Ингеборг Бахман - Малина

— Я должен сию же минуту уйти, скажи, сегодня вечером тебе понадобится твоя машина?

Иван уходит с ключами от моей машины, но даже это короткое явление Ивана снова приводит реальность в движение, каждая его фраза действует на меня, на океаны и светила, я жую на кухне бутерброд с колбасой и ставлю тарелки в мойку, в то время как Иван все еще мне говорит: «Я должен сию же минуту уйти», я чищу пыльный проигрыватель и бархатной подушечкой осторожно протираю лежащие вокруг пластинки, «я хочу, чтобы ты немедленно пришла ко мне», говорит Иван, едущий на моей машине к Метеостанции, так как ему надо поскорее увидеть детей, — Бела вывихнул руку, однако Иван сказал: «я хочу, чтобы ты немедленно пришла ко мне», и эту опасную фразу я должна пристроить между поглощением бутерброда с колбасой, вскрытием писем и вытиранием пыли, поскольку посреди обыденных дел, переставших быть обыденными, в любую минуту может произойти взрыв. Я тупо смотрю в одну точку, прислушиваюсь и составляю список:

Электрик

Счет за электричество

Корундовая игла

Зубная паста

Письма к Д.К. и к адвокату

Чистка

Я могла бы включить проигрыватель, но мне слышится: «Я хочу, чтобы ты немедленно пришла ко мне!» Я могла бы подождать Малину, но лучше лягу в постель, я смертельно устала, жутко устала, до смерти измоталась, «хочу, чтобы ты немедленно…». Иван должен сию же минуту уйти, он только занес мне ключи, Бела вовсе не вывихнул руку, его мать преувеличила, я удерживаю Ивана в коридоре, и он спрашивает:

— Что это с тобой, чего ты так идиотски улыбаешься?

— О, ничего, просто мне идиотски хорошо, от этого я делаюсь идиоткой.

— Это называется не идиотски хорошо, — возражает Иван, — а просто хорошо. Как ты себя чувствовала раньше, когда тебе бывало хорошо? Разве от этого ты всякий раз делалась идиоткой? — Я качаю головой, Иван шутя заносит руку, чтобы ударить меня, тут ко мне возвращается страх, я сдавленно говорю:

— Нет, прошу тебя, только не по голове.

Через час озноб у меня проходит, и я думаю, что надо было сказать Ивану, но Иван такую дикость не поймет, а раз про убийство я ему сказать не могу, значит, я опять отброшена назад, к самой себе, и это навсегда, я только пытаюсь вырезать, выжечь эту язву ради Ивана, я не могу валяться в этой луже, среди этих мыслей об убийстве, с помощью Ивана мне удастся их вытравить, он избавит меня от этой болезни, он должен меня спасти. Но раз Иван меня не любит и, стало быть, я ему не нужна, то с какой стати он вдруг взял бы и полюбил меня или я бы стала ему нужна? Он видит только, как у меня разглаживается лицо, и радуется, когда может меня рассмешить, он опять примется мне объяснять, что мы застрахованы от всего, как наши автомобили, от землетрясений и ураганов, от краж и несчастных случаев, от пожаров и от града, но я застрахована лишь одной фразой и больше ничем. В этом мире для меня нет страховки.

Сегодня под вечер я собираюсь с силами и отправляюсь на лекцию во Французский культурный центр, конечно, я прихожу с опозданием и вынуждена стоять у дверей. Издали меня приветствует Франсуа, который работает в посольстве и как-то осуществляет культурный обмен между нашими странами, их примирение, взаимное обогащение, а как — он и сам толком не знает, мы оба не знаем, поскольку нам это не нужно, но нашим государствам это приносит пользу. Он делает мне знак подойти поближе, хочет встать, указывает на свое место, но я не хочу сейчас беспокоить людей и пробираться вперед, к Франсуа, потому что пожилые дамы в шляпках и множество пожилых мужчин, да и несколько молодых людей, которые стоят у стены рядом со мной, слушают благоговейно, как в церкви. До меня постепенно доходит одна-другая фраза, и я опускаю глаза, я все время слышу что-то насчет «la Prostitution universelle», замечательно, думаю я, да, как это верно, человек из Парижа с аскетически бледным лицом и голосом мальчика-певчего рассуждает о ста двадцати днях Содома, а я вот уже десятый раз слышу об универсальной проституции, и зал с толпой верующих, с его универсальной стерильностью начинает кружиться вокруг меня, но я бы хотела теперь наконец узнать, будет ли продолжаться универсальная проституция, и в этом храме маркиза де Сада я бросаю вызывающий взгляд на молодого человека, который, как во время богослужения, отвечает мне таким же кощунственным взглядом, мы еще целый час исподтишка переглядываемся, словно заговорщики в церкви времен инквизиции. Еще до того, как я начинаю смеяться, зажав рот платком, и до того, как мой подавленный смех переходит в судорожный кашель, я выхожу из зала, вызывая возмущение слушателей. Я должна сейчас же позвонить Ивану.