Наталья Нестерова - Стоянка запрещена (сборник)

– Продюсеру позвоню! – пригрозила бабушка.

Мы немного поспорили: я не хотела принимать лечебных денег и называла их шулерскими. Бабушка говорила, что мне столько недоплатили, что не зазорно принять, на дело пустить, сапожки у меня каши просят, а на весну так и вовсе нечего обуть.

– «Обуть на весну»! – передразнила я. – Сын и внучка филологи, а ты выражаешься как деревенщина. «Закрепление профилактики»!

– Больно грамотные! А простофили. Только попробуй не взять денег, я продюсеру позвоню.

Похоже, теперь «продюсер» станет жупелом. А в детстве бабушка пугала меня Бабаем. Не долго. Потому что не могла, отвечая на мои вопросы, описать Бабая. «Страшный-страшный» – и только. С воображением у бабушки плохо, зато с враньём – отлично.

Деньги привезла помрежа Лара. Я трусливо укрылась в своей комнате – вроде бы нахожусь на постельном режиме, притворяться немой было стыдно. Бабушка не отпустила Лару без чая с пирогами. Думаю, они вдоволь наговорились. Абсолютно незаменимый сотрудник, Лара имела склонность к сплетням. Собственно, у Лары было два состояния: либо она мчалась по поручениям, либо, в редкие минуты затишья, доносила информацию, схваченную на лету. Теперь бабушка наверняка получила полные сведения о продюсере Сене и моём окружении на радио.

На следующий день я поняла, что чудодейственная таблетка, которую дали мне Оля и Сергей Владимирович, не только вернула мне голос, но на короткий срок позволила отлепить от себя страдания. «Отлепить» – я не ошиблась со словоупотреблением. Потому что горе своё ощущала в образе тёмного спрута, присосавшегося к моему сердцу. Вчера вечером спрут отлип и повис в воздухе, не касаясь моего тела. Его можно было рассмотреть. Мерзкая тварь, да хоть кровь не пьёт.

Спала я хорошо. Но с утра опять спрут облапил сердце. Я подумывала: не заскочить ли после передачи в Свердловку, не попросить ли ещё у Оли капсулу антидепрессанта. Что может быть глупее, одёрнула я себя, чем лечить несчастную любовь с помощью химии? Только с помощью коньяка! (Благо бабушка запаслась.)

Я опасалась, что известие о принятии меня в штат вызовет недоброжелательность коллег. Из-за экономического кризиса радиостанции сбрасывали жирок: закрывались нерейтинговые передачи, увольнялись сотрудники, тем, кто оставался, срезали зарплату, а обязанности добавляли.

Но меня искренне поздравляли. Наверное, сыграло роль, что от кризиса я тоже пострадала: подготовила две пилотные передачи про книжные новинки, но в эфир их не выпустили, ни копеечки не заплатили. Кроме того, с точки зрения коллег, меня давно следовало взять в штат. Восторжествовала справедливость, и только.

– Будь готова, Ася, – говорили мне, – что кроме «Словарика» тебе подсунут ещё что-нибудь.

Работы я не боялась. Она – единственное спасение от ядовитого спрута. Теперь у меня был стол и компьютер – бывшее рабочее место сокращённого редактора. В ящиках стола скрепки, ручки, заколки для волос и прочая мелочь, то ли брошенная, то ли забытая. Я сложила всё в пластиковый пакет. Отдам при случае. Хотя как буду смотреть в глаза человеку, чьё место заняла, не знаю. Если бы меня приняли в штат месяц или два назад, ликованию не было бы предела. Сейчас тоже, конечно, радовалась, но не в полную силу.

Мой папа ситуацию отравленного праздника называет «птичка сдохла». Когда-то у меня был волнистый попугайчик, жил в клетке, разговаривать не умел, как я ни старалась научить. И вдруг умер. Возвращаюсь из школы, а Гоша лапками кверху лежит в углу клетки. Я – в слёзы. И тут приходят родители. Они купили джинсовый костюмчик, о котором я им все уши прожужжала. Костюмчик – это прекрасно, но Гоша-то умер!

Как работник на окладе, я считала себя обязанной каждое утро приходить на радио к девяти. Ранние пробуждения давались мне нелегко. Я не привыкла торопиться по утрам, долго раскачивалась: неспешно принимала душ, завтракала, читая книгу… От момента пробуждения до рабочего состояния проходило не менее трёх часов. Спросонья меня бесполезно спрашивать даже о моём имени – не вспомню. Сон (как внутреннее кино) не отпускает меня, хотя глаза уже открыты. Несколько минут, пока не появятся титры «конец фильма», я лежу, возвращаясь к реальности. Если заговорить со мной до титров, то могу сморозить фантастическую (по мотивам сна) глупость. Однажды, например, заявила бабушке: «Кончилась породистая колбаса». Другой раз сказала ей, что бал отменяется, потому что королева нездорова. Бабуля привыкла к моему утреннему бреду. «Нарочно не придумаешь», – говорит обычно и качает головой. Но когда злится на меня, способна на коварство – разбудить и подсунуть телефон: «Тебе звонят». И ещё наблюдать, как сообщаю завучу школы, в которой прохожу практику, что я кактус и меня сейчас будут поливать.