Иоанна Ингельхайм - Человек, убивший его отца

Ему снится, что тараканы из его головы сползлись в ванную. Офигеть, как смешно.

Он просыпается, бредёт на кухню, полную грязной соседской посуды, и достает из стенного шкафа бутылку джина. Хорошо, что замученный графоманами цензор пытается завязать и больше не хапает без разрешения его бухло.

Что двигало лейтенантом Кормухиным, когда он устроился на службу? Почему он сразу не поступил в университет? Или он хотел сначала приобрести связи, а уже потом с их помощью выйти за границы касты? Или это случай с отцом Глеба так его изменил? Может быть, он живёт с чувством вины, которое тщательно скрывает; может быть, спивается и деградирует?

А если найти в справочнике точный адрес и приехать туда? Ева откроет перед ним тяжёлую чёрную дверь квартиры на Старопрегольской набережной и скажет: Станислав умер.

Может быть, станет проще?

Хотя вряд ли: она не станет разговаривать с посторонними даже через домофон.

Он пока ещё жив, а ситуации, в которые впутаны живые, промежуточны и с трудом разрешимы. Жизнь — это предложение, написанное правильным почерком в тетради для глупых малолеток. Попробуй не скопировать этот почерк. Попробуй не скопировать буквы на заборе. Попробуй не скопировать почерк, игнорирующий чёрные линейки и лиловые поля. Попробуй не понять, что разницы, в сущности, нет. Попробуй не сойти после этого с ума.

Мать звонит и просит денег. Из форточки несёт жжёной резиной. Он набирает Станислава Кормухина в поисковике. Нет, не умер: были бы некрологи. Надо бы правда съездить к матери, пока шенгенская виза не закончилась, — так сказать, развеяться.

Он прекращает писать код для идиотского ура-патриотического сайта и кладёт голову на скрещённые руки. Он начинает видеть себя со стороны: всё уменьшающаяся фигурка легко помещается в чужой тени. Хотя, может быть, это тень растёт, а он не меняется.

У тебя крыша едет, говорит ему Полина пару дней назад.

Есть очень старая история о человеке, задорого продавшем свою тень. А ты мог бы разбогатеть, продав привязавшуюся к тебе чужую тень, так она разрослась.

Да кому такое нужно?

Да кому угодно. Сотни тысяч людей боятся себя и готовы к…

…на крыше сидят парни в спецовках и меняют черепицу. Подъезд выкрасили в бледно-голубой. Мать растолстела, отрастила усы и похожа на еврейку, какими их рисуют карикатуристы, сотрудничающие с идиотскими ура-патриотическими сайтами. Хотя Глеб точно знает, что она не еврейка, а обрусевшая чешка. На кухне — чёрт знает что, даже вытяжки над плитой нет. Проводка в прихожей сгорела. Рядом с матерью сидит незнакомая пожилая тётка. Придётся разбирать вещи и приводить себя в порядок под любопытным взглядом этой выдры… Глебу хочется утилизовать её, как старый чёрно-белый телевизор, или, по крайней мере, лишить дара речи и права голоса. Возможно, это из-за того, что он сутки не спал.

— Это Раиса Кормухина, — говорит мать. Отчество он мгновенно забывает.

Есть что-то непередаваемо мерзкое в тяжёлых и грубых чертах её лица, отвисших щеках, очках, тяжёлых серо-седых прядях, собранных на затылке. Заколка дешёвая, вульгарная, в Москве такие носят пэтэушницы и продавщицы продмагов. Есть что-то оскорбительное в том, что она, в отличие от первой жены Кормухина, некрасива, но держится с достоинством.

Он умер от инфаркта, не успев защитить докторскую. Некрологов ещё не было: в этом городе всё делается с опозданием (как и в любом провинциальном городе, думает Глеб).

Так что же ты делаешь здесь, паскуда?

— Он развёлся с Евгенией Павловной? — равнодушно спрашивает Глеб. Мать пытается налить ему молоко в чай, хотя он тысячу раз говорил ей, что такое не пьёт.

— Он и со мной развёлся, — спокойно отвечает Раиса.

…А, эта выдра — дочь почтового чиновника Б.

Лейтенант Кормухин её использовал, как трамплин, а потом развёлся — нечего стало добиваться от неё. Ева была такая заносчивая, они не смогли ужиться. Говна в них обоих было много, этой самой гордости. Так Глеб переводит её слова на свой язык.

Кому же достанется квартира, которую он получил после развода с Раисой? Малолетней шалаве, у которой нет ничего, кроме сисек третьего размера, диплома программиста, купленного на деньги Кормухина, и невероятной самонадеянности, за которую нужно бить головой об асфальт. А лучше — о раздолбанную брусчатку, это больнее.

Раиса отвечает на незаданный вопрос: что она делает здесь?

— Я слышала, что двадцать лет назад у Славы произошёл неприятный инцидент с соседями, и дошло до суда. Захотелось посмотреть, всё ли у этих людей в порядке. Теперь вижу, что всё нормально, даже отлично. Разве есть в этом городе ещё женщины, у которых сыновья — программисты, живут в Москве и учатся в аспирантуре? Вы ведь скоро на квартиру в Москве накопите: у вас хлебная профессия?