Валери Тонг Куонг - Простишь – не простишь

Ты считаешь, мне посчастливилось с профессией. Помню, однажды вечером я приехала, чтобы перехватить у тебя деньжат. И рассказала, как меня обчистили, когда я возвращалась из Перу. Ты принялась меня расспрашивать, и я не поскупилась на подробности. Мол, я отравилась, съела что-то не то, потом бегала в туалет, не сумела вовремя забрать багаж и, пока суетилась и его искала, кто-то вырвал у меня сумочку из рук. Ты погладила меня по щеке и прошептала:

– Ты утомилась, осунулась, ну ничего, мы тебе поможем. Главное, ты преданно служишь любимому делу, остальное неважно. Ты трудишься у подножия пирамид, бережно очищаешь от песка и пыли древние черепки, а я с утра до ночи вожусь с занудной бухгалтерией, запертая в четырех стенах. Поверь, ради археологии дорожные неудобства можно и потерпеть.

Ты мне не завидуешь, нет. Тебе это не свойственно. Ты просто веришь в то, что младшей сестре достался не худший жребий.

Что ж, поделом мне, сама виновата. Мама не зря упрекает меня в пустословии, в хвастовстве.

Однажды вечером все собрались за столом, и я объявила, что декан нашего факультета именно меня выбрал для участия в раскопках, чей результат, возможно, станет сенсацией, изменит кардинальным образом представление о греко-римской цивилизации.

– Больше ничего не скажу, не имею права. Проект совершенно секретный!

Ты была ошарашена. Лино сделал вид, что ему все равно, а мама насмешливо засмеялась:

– Неужели в вечерних новостях не сообщат о твоем секретном проекте? Нет? А жаль! Он явно того заслуживает.

Что, черт возьми, нужно сделать, чтоб она мной гордилась?!

В отличие от мамы, ты, Селеста, всегда видишь меня только в розовом свете. Приписываешь мне достоинства, которых не было и нет. Безоглядно веришь россказням о моих мнимых триумфах, не испытываешь ни малейших сомнений. Не отличаешь правду от вымысла, не замечаешь дурных и темных сторон. Я давно махнула рукой на честность и на радость тебе старательно строю воздушные замки. Я люблю тебя и все равно использую, стремясь к недостижимой цели: пытаюсь добиться, чтобы и мама так ко мне относилась…

Знаешь, Селеста, кроме тебя и Мило, мне никто не дорог. У меня просто нет никого другого. Вся моя жизнь – точь-в-точь как та комната, куда мама поместила меня с рождения. Мрачная, тесная, с крошечным окошком под потолком. Тусклый свет едва-едва просачивается, словно солнце сияет не для меня. И расположена она не рядом с вашими, а напротив.

Мама придумала достойное оправдание: младенцу будет лучше в тишине и сумраке. Мне уже двадцать восемь, но мои нужды, с точки зрения мамы, не изменились. Когда родился Мило, ему почему-то не понадобились безмолвие и темнота. Мне не предложили перебраться куда-нибудь еще. Нет, мама специально отремонтировала чердак, чтобы там «свили гнездышко» вы с Лино, а крошечному внуку предоставила самую просторную и светлую комнату, твою.

– Мне пора возвращаться в больницу, меня уже ждут. За ужином поговорим.

Весть о моей беременности вызвала было у Селесты сочувствие, но теперь от него не осталось и следа. Она опять говорила со мной отрывисто, холодно, сухо. Захлопнула новую книгу и вернулась к прежней.

– Нет-нет, я поеду с вами. Подбросишь меня на вокзал, если можно?

– Хочешь уехать, точно?

– Ты же понимаешь, я должна. Поцелуй за меня Мило, скажи, что я постоянно думаю о нем, что я по нему скучаю. Пусть простит меня, если сможет.

Сестра не ответила. Я скорей-скорей собрала дорожную сумку: кое-какую одежку, косметичку, всякие мелочи. Мне так хотелось остаться! Быть постоянно рядом с Мило, рядом с тобой, Селеста… Но выбора не было.

У лестницы внизу ждала мама. Она кивком указала на мою сумку.

– Вижу, ты решила распрощаться с нами, Маргерит?

– Поезд уходит через час, я как раз успею. Вы меня подвезете, не возражаешь?

Она молча покачала головой. А про себя обрадовалась: «Скатертью дорога! Наконец-то Селеста моя и больше ничья!»

В машине никто из нас не проронил ни слова. Прощаясь, обе поспешно клюнули меня в щеку, отводя глаза. Мол, ты виновна, и нет тебе прощения. Напрасно вы так! Я сама себе самый суровый судья, самый жестокий палач. Даже Лино со мной не сравнится.

Я направилась к зданию вокзала, чтобы купить билет. У меня за спиной взревел мотор. Они мгновенно уехали.

Дружная семья, крепкий клан, совершенная экосистема. Одна я – чужеродное тело, пришелец, чужак. Выкинули, выплюнули меня и успокоились.

Я возвращалась к своему одинокому существованию. В тюрьму, которую сама для себя построила.