Валери Тонг Куонг - Простишь – не простишь

Никогда не забуду, как Лино с тяжелым вздохом протянул мне ключи. Пожертвовал собой ради меня, распростился с любимым убежищем, где мог прятаться хоть всю ночь напролет. Из любви ко мне он способен на что угодно! И ни слова упрека. Вот так же безропотно всегда терпел моих назойливых мать и сестру. При мысли о его безграничной преданности я чуть не заплакала. Какое счастье, что мы с ним встретились! Мне исключительно повезло.

В холле нас ждала Маргерит. Высокая, стройная, она резко выделялась в толпе пациентов, посетителей, медсестер. Ее нельзя не заметить. Эффектное платье в красно-белую клетку, густые кудри, изящные тонкие руки – не чета моим налитым, полным. Марго напоминала яркую испуганную бабочку, невесть как залетевшую сюда. Заметив меня, подбежала, причитая и всхлипывая:

– Мне так жаль, мне так жаль… Селеста, прости…

Затем принялась сбивчиво объяснять: «Мило упал с велосипеда… А тут пожарные… Они его отвезли в больницу. У него голова разбита. Он без сознания. В коме».

В коме! Вот тебе и ложная тревога, вывих запястья, рассеченная бровь!

От боли у меня внутри все как будто растрескалось. Хотелось выть, орать, очнуться, нет, наоборот, забыться. Но в горле ком, ни звука не выдавишь, не выдохнешь, не вздохнешь. То мучительная ясность, то полнейший туман. Мама, вне себя от горя, ругала Марго на чем свет стоит: «Дура! Дрянь! Идиотка! От тебя одни беды!» Лино крепко схватил меня за руку. И мы понеслись что есть духу по каким-то коридорам, поднялись на лифте. Еще коридор, пол скошен, площадка, снова лифт, едем вверх, вновь спускаемся вниз и опять наверх. В висках стучит. В ушах отдается скрежет, скрип инвалидных колясок и каталок. В глазах рябит от линючих пластмассовых стульев и увядших цветов. Встречные смущенно отводят взгляд. Указатели сбивают с толку.

Вот, наконец, большие застекленные двери. К нам вышла женщина в широкой длинной бирюзовой блузе. К груди она прижимала папку, словно хотела заслониться ею от злой вести, которую нам несла. Старалась говорить как можно ласковее, но такт и участие не меняли сути, смысла сказанного. Позади нее, совсем рядом, за дверями, в зеленоватом боксе неподвижно лежал мой сын. Ему сделали операцию, вскрыли черепную коробку, однако он по-прежнему находился в коме.

– Мадам, мсье, спешу вас заверить, что Мило не страдает. Врачи утверждают это с полной ответственностью. Он подключен к аппаратам жизнеобеспечения, мы пристально следим за его состоянием.

За малых детей нас держат. Сказки рассказывают: «Спешу вас заверить, что Мило не страдает». Но обмана я не заметила, мне было не до того. Ужас вымораживал: неужели его у меня отнимут, вырвут из рук?! Не заставляйте меня еще раз понапрасну надеяться, мечтать, заботиться, ухаживать, лелеять, чтобы потом остаться ни с чем! Уважаемые врачи, понимаете ли вы, что сил никаких не осталось, все вышли? Я больше так не могу, я взорвусь, все разрушу и себя не пожалею…

Нет, где уж вам понять!

Тогда задам простой вопрос:

– Доктор, он не жилец?

– Ну что вы! Мило непременно очнется!

Утром сын спустился на кухню раньше обычного, заспанный, растрепанный, полуголый, в одних пижамных штанах, из которых явно вырос. Неужели предчувствовал катастрофу и спешил насладиться каждым мгновением из последних, ему отпущенных? На ходу небрежно клюнул меня в щеку. Как только ему исполнилось двенадцать, он решил, что вышел из детства, и стал стыдиться «телячьих нежностей», хотя мучительно нуждался в ласке, скрывая отвращение, пил черный кофе вместо шоколада – словом, старался вести себя как настоящий мужчина.

Он уставился в тарелку, уплетал тосты, пил сок и не замечал, что я им любуюсь. Подростковые прыщи еще не изуродовали гладкую, золотистую от загара кожу. Округлые щеки, впалый живот, темная родинка сзади на шее у кромки коротко подстриженных волос. Вдруг сын взглянул на меня:

– Уверена, что мне не стоит поехать с вами? Я плаваю в бассейне чаще всех, а ты вообще к нему не подходишь, не купаешься, даже позагорать не хочешь!

Я и вправду всегда находила массу уважительных причин, чтобы не надевать купальник. Мол, мне нужно обед приготовить, постиранное развесить, розы подрезать, съездить в соседний городок за покупками. Я готова на что угодно, лишь бы никто не увидел мою бледную бугорчатую кожу, толстые ноги, отвислые груди и, главное, ненавистный жирный живот в складках, виновника и пособника прошлого несчастья. Джинсы хоть как-то стягивают его и маскируют. Мне не было равных в уловках, хитростях и вранье. Опытная притворщица, я как ни в чем не бывало смотрела, как Маргерит танцующей легкой походкой ведет Мило к бассейну. Прыгая в воду, они не догадывались, что окатывают меня ледяными колючими брызгами, заставляя мучительно им завидовать и сожалеть о прошлом.