Валери Тонг Куонг - Простишь – не простишь

У нас, Мило, с твоим отцом старые счеты. Он ревнует меня к тебе и к Селесте. Он меня не любит. Вернее, любит, но весьма своеобразно, что еще хуже, поверь. Тринадцать лет назад кое-что произошло. Немыслимое, невыразимое. Гадкая, грязная, липкая тайна связала нас навсегда.

Разве я виновата? Неужели я должна была закричать, всех перебудить, когда он пьяный вдрызг завалился ночью в мою постель? Я подумала тогда о сестре. Селеста не засыпала без снотворных. Она ходила по краю пропасти и могла соскользнуть на дно в любую минуту. Меня буквально затошнило от ужаса. На меня покусился человек, ставший моим родным братом! Когда мне было девять, Селеста познакомила нас и сказала: «Лино не просто мой любимый, отныне он твой старший брат! Вот увидишь, он будет защищать тебя вместе со мной».

Хороша защита! Шесть лет спустя «старший брат» заполз ко мне под одеяло, принялся лапать и бормотать:

– Нам будет хорошо, в этом нет ничего дурного. Да какая разница? Мы все равно умрем, понимаешь, умрем…

От него разило виски. Он до того надрался, что не смог войти. Его стручок болтался мягкий, вонючий, противный.

Я и без него потеряла невинность. Нашлись те, кто мне объяснил, что почем, мол, в пятнадцать ты уже не ребенок… И я с ними согласилась. Но это другая история.

Поэтому я не сопротивлялась и не звала на помощь. Дорожить было нечем. Селеста и без того невыносимо страдала. Лино тоже страдал. У него вообще не стоял. К тому же они оба оплакивали покойного.

В ту ночь я не могла уснуть. Лежала, скорчившись, боялась пошевелиться. Тогда я еще не знала, что проведу без сна и все последующие ночи, замкнувшись в себе, затаившись, отгородившись от всех и вся. Нужно время, чтобы понять, как глубоко тебя ранили.

Он на два-три часа провалился в сон, затем вдруг очнулся.

– Что мы наделали? – взвыл он. – Какого черта я тут с тобой?!

Рвал на себе волосы, бился головой о стену, хотел сквозь землю провалиться. Думаю, он бы охотно переступил черту, догнал своего умершего сына. Но ради Селесты пришлось пережить и это. Я тоже стерпела ради Селесты. Указала ему на дверь, вот и все.

Мы с ним никогда не возвращались к позорному эпизоду. Решили, что лучше обойти его молчанием. Но теперь мне ясно, что мы ошиблись, обрекли друг друга на пожизненную муку, позволили заразе распространиться. В тишине вызрела ненависть. О таком можно поговорить только сразу – потом не удастся. Теперь мое присутствие напоминает ему о минуте слабости, когда жажда жизни и жажда смерти вместе довели его до греха. Он не может мне этого простить. Старается отделаться от меня, избавиться. Тщетно! Я сопротивляюсь, цепляюсь, держусь за свою семью. Меня из дома не выкинешь! Не для того я страдала.

И вот ему утром пришла в голову счастливая мысль. Простой и действенный план, возможность поссорить меня со всеми.

Последствия чудовищны. Мы все взлетели на воздух.

Детонатором взрыва послужила я…

Мило, малыш, если б можно было вернуться вспять, хоть что-то изменить, стереть дурацкий замысел Лино, мой страх потерять вас всех, твое желание угодить отцу… Если б солнце не светило тебе в глаза, если б сработал тормоз, если б трактор не оставил в грязи бугорчатый след… Мы мчались с такой чудовищной скоростью, ты радовался и злился… Тебе так хотелось заполучить мои часы с хронометром…

Чтобы разрушить столько жизней, достаточно крошечной глупой мелочи.

Я аккуратно собрала твои вещи, отнесла их к тебе в комнату и положила на маленький письменный стол возле кровати. Ты поставил на него нашу фотографию в рамке. На ней мы плаваем в бассейне, выглядываем из огромного спасательного круга. Тебе два года, мне уже семнадцать. Ты смотришь на меня и смеешься взахлеб, радостно, всем существом. Ты и сейчас так можешь. А я улыбаюсь тебе в ответ. По-детски, хоть этого не умею. С тобой, и только с тобой, я могу ничего не бояться, расслабиться, забыть о несбывшихся надеждах и вынужденной лжи. С тобой, и только с тобой, я беспечная, беззаботная, по-настоящему живая, впервые живая. Когда ты рядом, мне не нужно что-то выдумывать, изображать, стараться. Взгляни на эту фотографию. Тебе я улыбаюсь от всего сердца, непритворно, радостно. Совершенное полное чистое счастье!

Ты смял простыни с одеялом, они сбились в один большой ком. Тебе всегда жарко во сне, даже зимой, вот ты и брыкался.

Я тщательно расправила твою постель, подняла с пола майку, сложила и убрала ее в шкаф. Легла, воображая, будто я – это ты. Гнев и обида на несправедливость судьбы мешали дышать. Тоска по тебе и страх распяли меня, пригвоздили к кровати.