Владимир Бартол: Против часовой стрелки

Последовавшая за тем осень принесла с собой время отрезвления как для Нины (опять школа, опять Субботние уборки, опять одиночество), так и для словенцев, вынужденных после столь феерического начала куда-нибудь двинуться. Вдруг оказалось, что заграницу вообще не интересует словенская непокорность, доброта и сердечность, что словенскому благородству она недостаточно доверяет и что горделивость подобного, если не лучшего качества она уже видела не раз. Заграница Словенией не интересовалась даже настолько, чтобы просто захотеть поискать ее на карте. Независимость и суверенитет (тем более героическая история) вдруг больше не упоминались. Вместо них появились такие понятия, как Узнаваемость, Развитие, Связи, а особенно Европа, ставшая синонимом всего хорошего и благородного и как таковая предлагавшая нишу на рынке каждому словенцу, не желающему заниматься политикой. Для одних она была более передовая, деятельная и справедливая, для других — более нравственная и христианская, для третьих — более здоровая и экологичная. Как бы ты ни приглядывался, Европа была Лучше. Она была подобна хвостику наивного щенка: ты мог к ней немного приблизиться, но поймать ее не мог никогда. К счастью, существовали народы с подобной судьбой, обобщенно именуемые Восток, над которыми словенцы смеялись так, как дозволено лишь тем, кто сам побывал в их шкуре. Ниже всех, конечно, котировались Балканы, которые в кровавых историях, происходивших в их недрах, стали еще более отсталыми, еще более примитивными, еще более нездоровыми. Если тебя определяли как Балканца, тебе оставалось лишь одно: встать в угол и долго и страстно бичевать себя. По крайней мере, так было видно с Нининой перспективы семнадцати лет, еще не обремененной опытом (как большинство перспектив схожего возраста) и благодаря этому слишком восприимчивой к оттенкам серого, чтобы испытывать действительные затруднения с определением своего золотого сечения. Это было, как и прежде, — Между. Ни то ни се. Ни мышонок, ни лягушка, как после стаканчика настойки меланхолично вздохнул Нинин дядька, повидавший мир и от груза знаний получивший цирроз печени. Словенец мог себя идентифицировать лишь, если ставил себя рядом с кем-то еще, не забыв при этом встать на цыпочки и выдвинуть грудь вперед. Если он стоял один одинешенек, его не было. Он становился заводской штамповкой без изъянов и отличительных признаков. Заменяемым. Дискретным, так сказать минималистским. Сказать прямо — Маленьким, что со временем все чаще повторяли и политики, до вчерашнего дня увенчанные Гордостью, Честью и Славой.

Когда для Нины наконец настал долгожданный час, и она могла выглянуть за пределы своей собственной страны без ограничений, с собственным паспортом и без надзора родителей, она восприняла Европу с надлежащей скромностью и нижайшим почтением. К каждому ее жителю она была, так сказать, готова обращаться на Вы, даже если это было сопливое дите, копающееся в песочнице. Была готова извиняться, если бы кто-то при упоминании, откуда она, в ужасе прикрыл глаза. Но ничего такого не произошло. Уже в Риме, где она впервые в жизни переночевала в хостеле, к ней привязался разговорчивый француз и живо интересовался, откуда она приехала, что делает и так далее. Полночи она объясняла ему, где именно на карте лежит Словения, как выглядит и что она не имеет ничего общего с войной, а француз в это время воодушевленно кивал, то здесь, то там вставлял замечания на слабом английском и сосредоточенно пялился в декольте ее маечки, куда, казалось, от чистого сердца хотел бы приложить и руку. Нина не была «за», однако все равно лед тронулся. Каждый день дела шли все лучше и лучше. Нина болтала с немцами, заигрывала с итальянцами, поднимала бокалы со скандинавами, что-то долго обсуждала с англичанами, делила купе и сидячие места с голландцами, испанцами, ирландцами. Почти все говорили, что она — первая словенка, с которой они познакомились, и никому не казалось, что из-за этого она какая-то не такая. С разными оттенками кожи и произношения — они были одинаковы. Их желания и цели были похожи, их заботили одинаковые вещи. Никто точно не знал, что он будет делать после получения диплома, все представляли себе будущее как-то неопределенно, а вечерами пересчитывали мелочь в надежде, что смогут позволить себе еще одно пиво.

Для идентичности Нины Б. все это стало переломным событием. По возвращении, ее представления были перевернуты с ног на голову. Так, как это часто происходит с людьми и с вещами, меняющимися слишком медленно, чтобы это вообще можно было называть изменением, только через месяц отсутствия она определила, что в течение всех этих лет все стало другим. Словенцы вдруг стали выглядеть придирчивыми, мелочными и несколько запуганными. Свои Дома они убирали лучше, чем это на самом деле было нужно. Свои Манеры — улучшали чрезмерно, усматривая в этом какую-то практическую пользу. Их Европа была обманом, проекцией без основания. Ее хорошей стороной было то, что она была совершенной. Ее плохой стороной было то, что она не существовала. Но особенно интересно было наблюдать, как словенцы освоили свой Малый размер. То, что на первый взгляд было подобно проклятию, на самом-то деле, звучало как отговорка. Если бы… — говорили политики, экономисты и художники, если бы… но что ж поделать, если мы Маленькие. При этом Нина всегда вспоминала, как здорово было, когда ее повсюду звали словенкой, именно потому, что она была единственной. Немцев, итальянцев или французов было, сколько хочешь в стокилограммовых упаковках, словенцы же столь редкими, что их можно было коллекционировать, как древнеримские монеты или марки с изъянами. Так, одной восхитительной летней ночью Нина решила окончательно определить свою идентичность как Редкость. Малочисленность. Экзотичность — для тех, кому по душе образные выражения. Принцип был весьма прост и легко запоминался, но главное — тебе не нужно было ни с кем себя сравнивать. Ты был похож на других, но только несколько реже встречающимся, что автоматически добавляло тебе ценности. По крайней мере, Нине Б. От своей необычной идентичности она больше не отказывалась, более того, позволила ей крепко осесть в подсознании, на дискретное место незаметной части тела. О ней она вспоминала лишь в особых случаях, например, тогда, когда новый политический порядок Европы в конце концов поддался, пригласив Словению под свое крыло. Этому моменту вновь сопутствовали флаги, гимн и отдающие нафталином лозунги о Клине, Самобытности, Гордости и, конечно, о Малом народе, который еще раз подтвердил, насколько, собственно, он Велик. Нина с бутылкой пива в руке сидела перед телевизором и про себя посмеивалась. Давайте, подумала она. Давайте. Но на меня не рассчитывайте.