Евгений Бухин: Записки бостонского таксиста

В бурную ночь, когда дул жестокий северо-восточный ветер, а белые шипящие валы набегали на берег, растекаясь по песчаному пляжу, я переплыл Днепр. Шёл резкий, злой дождь. Я не мог стоять на ногах. Геро с трудом дотащила меня до шалаша. Я смертельно устал и был жестоко разбит волнами о прибрежные камни. Падая на подстилку из соломы, я успел прошептать её имя и растянулся без чувств. Обморок перешёл в здоровый сон. Это было ужасно — заснуть во время любовного свидания! Большего позора не существовало на свете — я обесславил себя на весь Советский Союз. Утром ни я, ни родители Геро не смогли найти её. Она ушла к пастуху, который ухаживал за тремя коровами, и у которого родители Геро покупали парное молоко и ряженку. Да, кто не знал настоящей любви, тот напрасно посетил сей мир!

Так закончил свой рассказ мой друг, и я крепко пожал ему руку. А мосье Куприн, высоко подняв бокал с вином, провозгласил тост за настоящую любовь, которую ему довелось испытать.

За две недели пребывания в Париже я не только прекрасно провёл время, но узнал также много фактов из биографий известных писателей, которые эмигрировали из России после революции. Мне это было интересно, потому что иногда я тоже кое-что пописываю. Александр Иванович Куприн был замечательный писатель и чрезвычайно достойный человек. Он однажды высказал мысль: «Есть, конечно, писатели такие, что их хоть на Мадагаскар посылай на вечное поселение — они и там будут писать роман за романом. А мне всё надо родное, всякое, — хорошее, плохое, — только родное».

Однажды, гуляя в Булонском лесу, я встретил писателей Алданова и Бунина. Поздоровался с ними, спросил о Куприне. Было грустно слушать их воспоминания о глубоко уважаемом мною писателе. Алданов так сказал мне о нём: «Жилось ему не сладко, хуже, чем большинству из нас. Но не это, думаю, было главной причиной его решения; может быть, что и вообще никакой роли в деле не сыграло. Знаю, что он очень тосковал о России. Меньше, чем кто бы то ни было из нас, он был приспособлен для жизни и работы за границей». А писатель Бунин тут же вспомнил о своей последней встрече с Куприным в Париже: «Он шёл мелкими, жалкими шажками; плёлся, такой, худенький, слабенький, что, казалось, первый порыв ветра сдует его с ног. Не сразу узнал меня, потом обнял с такой трогательной нежностью, с такой грустной кротостью, что у меня слёзы навернулись на глаза».

31 мая 1937 года представители общественности встречали писателя Куприна в Москве на Белорусском вокзале. 5 июня в «Литературной газете» была помещена беседа с писателем: «Я совершенно счастлив, что советское правительство дало мне возможность вновь очутиться на родной земле, в новой для меня советской Москве… Я в Москве! Не могу прийти в себя от радости…»

1937 год был не простым в жизни народов Советского Союза. Многие советские писатели, которые допустили в своём творчестве отклонения от генеральной линии партии, были репрессированы, но писатель Куприн об этом ничего не знал. И слава Богу, потому что счёт его жизни пошёл на месяцы. Иногда маленькая ложь лучше огромной, уродливой правды. Писателя Куприна поселили в голицынском доме отдыха писателей. Здесь произошла его знаменательная встреча с усиленным взводом отличников боевой и политической подготовки, которому придали отделение, составленное из участников полковой самодеятельности. Советские литературоведы свидетельствуют: «Старенький, взволнованный, сидел он в плетёном кресле, слушал полковых песенников, расспрашивал бойцов и офицеров, смотревших с восторженным вниманием на автора «Поединка». Как красноармейцы познакомились с творчеством Куприна — уму непостижимо, поскольку после революции книги эмигранта Куприна в Советском Союзе не издавались. В общем и целом партийная организация дивизии провела встречу на высоком идейно-политическом уровне. А когда красноармейцы, уходя строем, по команде кричали: «Привет Куприну», — писатель заплакал навзрыд, безудержно, не стесняясь, и пролежал два дня в кровати, а лёжа говорил близким: «Мне хорошо». 28 августа 1938 года большого писателя Александра Ивановича Куприна не стало.

А со своим приятелем, мосье Куприным, я никогда больше не встречался. Может быть, в эту минуту он под руководством фельдмаршала Суворова совершает переход через заснеженные Альпы или со своим приятелем Брутом закалывает кинжалом Юлия Цезаря. Кто знает — пути Господни неисповедимы. После Парижа я вернулся в свой старый дом, где меня ждала жена, которая вдруг зауважала меня. Возможно потому, что я стал походить на тренировочный мешок, в котором к вате добавили солидную дозу финиковых косточек. Вскоре мы покинули наш дом, так как нам не нравилось, что он издавал странные, хриплые звуки, когда северо-восточный ветер колотил его по рёбрам. На новой квартире мы, конечно, устроили новоселье. Но я не пригласил на него своих бывших соседей: ни семейство Малкиных, ни семейство Галкиных, ни мистера Залкинда с его жилицей по фамилии Безенчук, у которой всегда жирные волосы.