Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

Мизина раньше обычного встал из-за стола. Повестка окончательно лишила его аппетита. И дома преследует меня эта напасть!

— Пойдешь? — шепнула за его спиной жена, которая прочла повестку, заглянув через плечо мужа. Выражение христианского мученичества на ее пухлом лице рассердило Мизину. Бедняжка была богобоязненна и не могла примириться с его вступлением в безбожную партию, — ведь это угроза бессмертию души! — хотя практической сметкой понимала выгодность этого шага: из их ночных разговоров она знала, куда метит ее супруг.

Мизина с трудом удержался от резкого ответа.

— Ничего не поделаешь, — решительно сказал он, надевая в передней пальто, — кто сказал «а», должен сказать и «б».

Перед отходом он подкрался на цыпочках к двери одной из комнат, затаив дыхание прильнул к замочной скважине и с минуту глядел в нее. В ограниченном кругозоре этого отверстия он увидел свою тещу — владелицу дома, неимоверно тощую старуху с расплетенными седыми косичками. Она сидела на постели, сложив руки на коленях и беззвучно двигая челюстями, словно жевала что-то.

Мизина выпрямился.

— Ничего нового, — вяло сказал он притихшей жене. — Мамаша, видимо, в порядке.

Это была обычная формулировка, — он никогда не говорил ни больше, ни меньше.

Мизина небрежно поцеловал жену и вышел из дому. Сунув руку в карман, он убедился, что не забыл партийного значка, и стал неторопливо спускаться с лестницы. Внизу его ждал неприятный сюрприз. Привратница Гассманова стояла перед ним, загородив дверь широкой спиной, и приветствовала его своим скрипучим голосом, разносившимся по всему дому: «Так приходите сегодня вечером, пан управляющий».

Мизина торопливо кивнул, изобразив на лице подобие улыбки, и поспешил пройти мимо. «Проклятая баба, — со злостью подумал он, очутившись на улице. — Как обнаглела теперь!» Мизина побаивался привратницы, да и не он один. Ох, уж эта Гассманиха! Он помнил, как угодлива она бывала раньше — так и рассыпалась: «Слушаюсь, барин, чего изволите, барин?» Ее муж пенсионер, в прошлом швейцар банка, личность почти неизвестная в доме, вечно сидел в швейцарской у плиты, кашлял и плевался. Главой семьи был не он, а она. Незадолго до февраля Гассманиха вступила в компартию и с тех пор забрала весь дом на Виноградах в свои руки. Днем и вечером она торчала в окне швейцарской, скрестив руки под мощным бюстом, и бдительным оком оглядывала улицу. Ничто не укрывалось от ее взгляда, каждый, кто проходил по лестнице, мог быть уверен, что привратница наблюдает его в глазок. Она знала все обо всех: у кого что сегодня на ужин, кто купил новый ковер. Многих жильцов бросало в дрожь от одного ее взгляда: Гассманиха любила посплетничать, и язык у нее был что бритва. До войны она была услужлива и даже немного раболепна, во время войны усердно поносила Гитлера, но одновременно признавала, что он «здорово расправился с жидами», в частности, с той богатой старухой с пятого этажа. В доме шепотком говорили, что Гассманихе достались «на сохранение» кое-какие ценности выселенной старухи. Некоторые жильцы даже слышали ее препирательства с молодой истощенной еврейкой, которая, выйдя из концлагеря, явилась за вещами своей бабушки. Но Гассманиха выставила заплаканную девушку за дверь раньше, чем злые языки успели получить достаточно пищи для сплетен. Ничего не доказано. А теперь разговоры на этот счет и подавно умолкли. Щекотливое дело! Да и кто захочет ссориться с Гассманихой? Ведь стоит только не так взглянуть на нее, и она уже отпустит вам вслед ядовитую реплику о том, что «господа, видно, проспали и не знают, что нынче не старая республика, нынче нельзя обижать трудового человека!». Гассманиха правила самовластной рукой, и многие жильцы, зная, что их спокойная жизнь в доме на Виноградах целиком зависит от отношений со швейцарихой, не скупились на благодарность за доставку продовольственных карточек на квартиру.

Мысль о Гассманихе удручала Мизину. Он всегда презирал ее, считал эту бабу ничтожеством, но что, если сегодня на собрании она заговорит? И скажет, что он зять домовладелицы! Глупость, конечно, дом пока что не его, и он может доказать это. Теща не выпустит дом из рук, пока не загнется. Что может доказать швейцариха?

Прогулка через Ригровы сады по дороге на службу успокоительно подействовала на Мизину, но мысль его продолжала напряженно работать. Скорей бы уж покончить с этой процедурой! В парторганизации на службе он уже проскочил, хотя несколько человек высказались против, в том числе и Бартош. Теперь Мизина представил себе, как сегодня вечером его будут сверлить любопытные взгляды швейцарих, прислуг и кустарей, всей этой голытьбы из соседних полуподвалов, как они начнут задавать ему бесцеремонные вопросы, а он будет торчать у всех на глазах, как глиняный болван в тире, и остро чувствовать свое унижение. От этой картины его бросало в жар и холод.