Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

Секвенс внимательно слушал, на его широком лбу легла глубокая морщина. Он понял. Смерив взглядом нетерпеливо переминающегося Бриха, он коротко кивнул.

— Ладно. Я не так уж непонятлив. И я отвечу вам откровенно.

На его губах мелькнула горькая усмешка, он зашагал по кабинету, чуть наклонившись вперед и засунув руки в карманы.

— Вы нам нужны, Брих, — сказал он, тоже слегка повысив голос, — но не любой ценой. Если работа без капиталистов, без Барохов, работа для республики, для нынешнего строя кажется вам подневольным трудом — спасибо, не надо! Вы нам нужны, но мы обойдемся и без вас. Справимся, можете быть уверены. Трудовой народ не станет упрашивать обиженных, упрямых и высокомерных — да, высокомерных! — интеллигентов, которые упорствуют, ничего не понимая, и которым не нравятся нынешние хозяева страны. Не хотите — как хотите. Ясно, что принуждать вас никто не станет. В известной мере я вам благодарен за откровенность. И вместе с тем мне вас жалко. Остается только сказать: жаль — и идти дальше. Теперь давайте расстанемся, а то я не поручусь, что мы не перегрыземся по-настоящему. Может быть, у вас со временем откроются глаза, тогда приходите и будьте так же откровенны, как сегодня. Этот разговор пусть останется между нами; боюсь, что многие наши честные люди проявили бы к вам меньше терпимости и понимания, чем я. Всего хорошего!

— То, что этот разговор должен остаться между нами, лишь подкрепляет мою уверенность в том, что я принял правильное решение, — отчужденно сказал Брих. — Спасибо за внимание, пан директор, всего хорошего.

На этом они расстались. Брих поднялся к себе на пятый этаж. Он молча шел по лестнице и думал: решено!

Пройдено важное перепутье, он свернул в сторону. Но в душе Бриха не было ни триумфа, ни умиротворения. Только разочарование, горечь и сумбур в голове. Куда теперь? Он остановился на площадке, извлек из бумажника клочок бумаги с каракулями Бароха, подержал его в руке, хотел выкинуть в окно, но, поколебавшись, снова сунул в бумажник и зашагал дальше.

Рабочий день кончился, коридоры заполнились спешившими людьми, Брих шел против течения, не замечая никого. Ему казалось, что он входит в какой-то серый туман. В дым. В безвоздушное пространство.

Ирена проснулась несколько минут назад и теперь торопливо пудрилась перед зеркалом, а Брих ждал у дверей, позвякивая ключами. Нужно проводить ее до трамвая и заодно пройтись, освежить голову после всех сегодняшних передряг.

— Ондра уже сказал тебе? — спросила она тихо, не поворачивая головы.

Брих кивнул.

— Хочешь, чтобы я поздравил тебя? Когда это выяснилось?

— Уже давно. С месяц.

Они пошли рядом по сумрачным жижковским улочкам. Ирена пожаловалась на головную боль и предложила пройтись пешком через Ригровы сады — на Вацлавской площади она возьмет такси. Брих молча согласился, решив, что это лучше, чем вертеться под одеялом, тщетно борясь с бессонницей. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать ему. Иначе зачем бы пришла?

Они молча шли по асфальтовым дорожкам среди голого кустарника. Холодный и резкий ночной ветер развевал полы пальто, дул в лицо, и это было приятно. В широкой долине под ними искрился город, шумели пороги перекрестков и над Петршинским холмом в серо-синей тьме поблескивали два красных огонька — два крохотных «глазка» в темном занавесе. Ирена вздрогнула от холода, он это почувствовал — взяла Бриха под руку и слегка прижалась к нему.

— Что ты скажешь об этом? — спросила она, прервав его размышления.

— Самая естественная вещь в мире, Ирена. Все в порядке! Что бы ни происходило вокруг, это прекрасно! Сейчас пишут о протекторате так, словно тогда все люди только страдали, сидели в тюрьмах, вообще не жили. А ведь было не так. И в то мрачное время люди любили, рожали детей. В этом нет ничего противоестественного, ничего плохого. Жить, жить во что бы то ни стало! Лишь бы не ценой предательства. Жить хотя бы на пороге смерти. Я слышал, что даже в концлагерях рождались дети и, представь себе, некоторые выжили! Это похоже на чудо, но если можно чему-нибудь изумляться в человеке, то именно…

Брих увлекся, даже растрогался и оживленно излагал свои мысли молчаливой Ирене. Найдя в темноте ее руку, он сжал ее в своей, словно чувствуя, что ей нужны ободрение и поддержка. Ее рука была холодна и дрожала.

— Я не могла сидеть одна дома, — тихо сказала она, когда Брих умолк. — Мне было так страшно. Совсем одна! К кому мне было пойти, как не к тебе?