Валерий Бочков - Медовый рай

Проселок взобрался на холм, без видимой причины сделал петлю, потом пошел под гору. Вдоль дороги появлялись валуны, серые и пыльные, они напоминали присевших на обочине монахов-пилигримов. Белка въехала в долину, мертвую и тихую, дорога начала петлять, повторяя изгибы высохшей реки. Дно было в трещинах, с островками крупной речной гальки. Вода ушла, оставив налет красноватой пыли на камнях и глине, прочертила четкую границу вдоль берега. Вода ушла, оставив свою тень.

Белка попыталась представить воду: быстрый поток бежит по гальке, вот тут, у этого валуна, весело пенится, темные пятна брызг на камне тут же сушит солнце, по дну струятся водоросли – изумрудные и оливковые, – они, точно ленты, кружатся и покачиваются в такт проворной реке, но плавней и грациозней, чем прыткий поток. Выглядывает солнце, и вся река вмиг превращается в зеркало – теперь там плывут высокие облака, величавые и неспешные, они похожи на белоснежные фрегаты какой-то божественной армады.

«Куда ушла река? Вернется ли? Куда уходит все, куда уйду я? Не тело – душа. Мои чувства, моя память? Мое воображение – этот сказочный механизм, способный сотворить целый мир за мгновенье, неужели и оно просто погаснет, вспыхнет напоследок и тихо умрет, как перегоревшая лампочка? Какой тогда в этом смысл?»

Дорога стала круче, петляя горным серпантином, резко пошла вниз. Высокие красноватые камни подступили к самой колее, словно сжимая ее. После яркого солнца тут казалось темно. Бока глыб кораллового цвета были безупречно гладкими, точно кто-то рассек камень острым инструментом. Похоже на коридор, темный и узкий, Белка могла дотянуться кончиками пальцев до левой стены. Если там тупик, то придется выбираться задним ходом.

Словно чего-то испугавшись, Белка остановила машину и выключила двигатель.

– Тихо-то как… – пробормотала она, протискиваясь наружу – дверь уперлась в камень. Стена, гладкая, точно полированная, отвесно поднималась вверх.

Пошла вперед, дорога сузилась и превратилась в тропу. Тропа становилась все уже. Стены тоже придвинулись, теперь это напоминало разлом в скале, узкую трещину. Так индейцы ловят форель: плетут из ивовых веток корзину, у которой вход сужается как воронка – любопытная рыба легко вплывает внутрь верши, а выхода найти не может.

Белка хотела повернуть, но заметила ступени, покатые, едва различимые ступени, выдолбленные кем-то в рыжем камне. Она начала спускаться, впереди показался свет. Еще через несколько шагов она очутилась на каменной площадке перед озером. Озеро, точно чаша, было идеально круглым, вода, чуть зеленоватая, заполняла то ли жерло потухшего вулкана, то ли кратер.

У самого берега, по щиколотку в воде, стояла женщина, она стояла всего шагах в десяти от Белки. На ней не было одежды, две тугие черные косы с вплетенными бусинами спускались до ягодиц, по-мальчишески мускулистых, загоревших, как и остальное тело, до медной красноты. Не двигаясь, женщина то ли вглядывалась вдаль, то ли вслушивалась. Белка застыла, на правой икре она разглядела татуировку – изумрудную ящерицу, ее хвост уходил в воду, казалось, что ящерица выбралась из озера и ползет вверх по ноге.

Ощущение нереальности – женщина, озеро в красной каменной чаше, огромное белое небо, а главное, тишина, невероятная тишина, – что это – мираж, галлюцинация, бред? Но страха не было, напротив, она почувствовала, как покой мягко и властно наполняет ее: плечи сами опустились, онемевшие пальцы разжались – сколько веков она прожила со стиснутыми зубами и сжатыми до боли кулаками?

Женщина повернулась, поглядела через плечо на Белку, их глаза встретились. Она смотрела спокойно, без смущения, без вызова, точно ожидала ее увидеть. Словно знала, что та придет. Они долго смотрели друг на друга, потом женщина отвернулась и снова замерла в неподвижном порыве, будто пытаясь вобрать в себя безмолвную даль бескрайнего неба. Белка опустилась на камень и стала ждать. Время исчезло, оно перестало иметь значение.

Женщина вышла на берег, Белка привстала, хотела спросить. Женщина приложила палец к губам.

– Белые – люди слов, – ее голос, спокойный и тихий, показался Белке знакомым. – Туку – птичий бог, придумал слова и дал их людям, чтобы они могли говорить неправду. Маторанга наказал лукавого Туку, превратив его в какаду. Но люди уже научились лгать. Туку в отместку Маторанге придумал деньги и дал их людям, Маторанга отнял у какаду звонкий голос и вложил в его клюв хриплый клекот. Но было поздно – люди уже полюбили деньги больше солнца и луны, больше земли и неба. Маторанга увидел, что он может убить людей, но не сможет их заставить разлюбить деньги.