Валерий Бочков - Медовый рай

Бес подошел к трансформатору.

– Да-да! – Белка вжалась в спинку кресла. – Я просто… У меня от электрошока… Память… Как она – амнезия!

Бес подозрительно прищурился.

– Я сейчас вспомню, сейчас, – торопливо заговорила Белка. – У меня был ребенок… Да… Мальчик?

Бес улыбнулся, кивнул.

– Мальчик… Помню, помню. – Белка пыталась угадать, чего он от нее ждет. – Ну помоги же мне! Как его звали?

– Стивен, – тихо подсказал Бес. – Вспоминаешь?

– Да-да, Стивен! Точно, Стивен.

– А кто был его отцом? Это помнишь?

– Отцом… Да, отцом Стивена… Это был…

Бес исподлобья смотрел на нее. Смотрел и молчал.

– Я… я… – Белка запнулась и замолчала.

– Не помнишь. – Он покачал головой. – Конечно, не помнишь. Да и как тебе вспомнить, ведь ты была гарнизонной шлюхой.

Белка покорно кивнула.

– Джинни-Нараспашку! Джинни-Трехминутка! Как там еще тебя звали? Джинни…

Его голос прервался всхлипом.

– Мразь… – Он отвернулся. – Мразь…

В углу зудел сверчок, словно пилил три ноты на крошечной скрипке. Белка, не отрывая взгляда от спины Беса, попыталась вытащить правую руку. Зажим стальным манжетом крепко сковывал запястье. Еще были кожаные ремни. Разжав кулак, она попыталась расслабить кисть. Вроде получилось. Потянула. Локоть уперся в спинку кресла. Нет, так не пойдет – зажим, нужно открыть зажим. Белка согнулась, стараясь зубами дотянуться до замка зажима. Ей почти удалось, она могла коснуться его языком. Она изо всех сил тянула шею, от натуги и боли у нее потемнело в глазах. Ей казалось, что ее позвоночник сейчас треснет, треснет, как сухая палка. Еще чуть-чуть, всего полдюйма! Ну же! Ну!

Она вцепилась зубами в стальную защелку, потянула. Замок щелкнул и раскрылся.

Бес повернулся, посмотрел на нее. Его лицо было серым и злым. Белка боялась дышать, краем глаза она видела раскрытый замок – защелка торчала вверх. Не заметить ее было нельзя.

– Я – Джинни-Нараспашку! – закричала Белка диким и звонким голосом. – Да! Да! Я – Джинни-Подстилка, Джинни-Шалава! Гарнизонная потаскуха, курва и мразь! Да!

У Беса ожили глаза, он вперился в нее, словно боялся что-то упустить. Он часто кивал головой, подтверждая каждый выкрик Белки. Его губы беззвучно повторяли каждое ее слово.

– Я не знаю, кто отец моего ребенка! Их было столько… столько…

– Ты даже не знаешь сколько?

– Много…

– Сто? Двести? – закричал Бес. – Сколько? Отвечай, сука!

– Больше. – Белка двигала рукой, пытаясь ослабить ремни. – О, гораздо больше! Я сначала считала, но сбилась после пяти сотен. Сбилась… Их было так много…

– Дрянь! – Бес хрипло выкрикнул и закашлялся. – Ах ты дрянь!

– Да! А мальчишку этого, Стивена… На кой черт мне он нужен? Мальчишка… к черту его!

– А ты знаешь, дрянь, что с ним стало в этом приюте? Как он там жил? – Бес с красным от кашля лицом подбежал к краю помоста. – Ты хоть раз подумала о нем? Вспомнила?

– Нет! Ни разу! – Белка орала, боясь, что он заметит открытый замок. – Меня пялили, дрючили, жарили день и ночь! И в хвост и в гриву! По дюжине кобелей за раз пропускала! По дюжине!

Он сжал кулаки, затрясся, как в припадке. Запрокинув голову, по-волчьи завыл в потолок гаража.

– Потаскуха!

Белке удалось ослабить ремни, она подалась вперед, загораживая правую руку с расстегнутым замком.

– Потаскуха! – воя, повторил Бес. – Распутная сука! Как ты… как ты могла…

Он скривил лицо, зарыдал. Белке отчего-то стало смешно и жутко. Бес устало подошел к трансформатору, протянул руку к тумблеру. Белка испуганно открыла рот, но сказать ничего не успела.

Это была не боль. Боль – это когда порежешь руку. Или наступишь на гвоздь. Или когда болит зуб. Или голова. Ты отдаешь себе отчет, кто ты, где ты и что с тобой происходит.

Когда Бес включил ток, вселенная взорвалась. Не осталось ничего, кроме пронзительного ужаса, каждая клетка ее тела забилась в судорогах – вот она, смерть! Смерть пришла, и нет спасенья! У Белки вырвался звериный вопль, страшный крик, так кричат животные на бойне. Мир напоследок ослепительно вспыхнул и тут же ухнул в чернильную тьму.

Она очнулась. Сгорбленный Бес больно сжимал ее щиколотки. Он рыдал, уткнувшись лицом ей в колени. Было не понять, сколько времени прошло, сколько она была без сознания – минуту, час, всю жизнь.

– Прости, прости меня, милая, – повторял Бес потерянным голосом. – Прости меня.

Белке с трудом удалось удержаться на этой стороне реальности – звуки и запахи становились гуще и тянули ее в ватную черноту. От Беса кисло разило потом и солдатским одеколоном, казалось, что ее сейчас вырвет. Судорожно, как утка, она глотнула горькую, тягучую слюну. Правая рука была свободна. Белка попробовала сжать кулак, но пальцы оказались мягкими, как глина.