Валерий Бочков - Медовый рай

– Обвиняемая произвела один выстрел из дробовика модели «Ремингтон», – секретарь с достоинством кивнул в сторону стола, где лежали улики – ружье с привязанной к нему биркой. – В результате полученного ранения (пауза) сотрудник полицейского управления города Сан-Лоредо сержант Доминик Суарес Энвигадо (пауза) скончался.

Адвокат достал из пиджака авторучку и что-то торопливо записал на верхнем листе стопки бумаг из ее дела. Белка скосила глаза, прочла. Там было коряво написано: купить «Вискас». Надпись была дважды подчеркнута. Белка не могла вспомнить, что такое «Вискас».

Секретарь закончил, замер, словно ожидая аплодисментов. Судья что-то буркнул, секретарь разочарованно опустился на скамью.

– Господин Селтик! – раздраженно повысил голос судья. – Ждем теперь вас!

Прокурор Селтик, сухой, весь в черном, похожий на обнищавшего виконта, медленно встал. Вышел из-за стола. Задумчиво сцепив костистые пальцы, словно его застали за молитвой, посмотрел поверх голов куда-то в дальний угол.

– Милосердие… – медленно произнес он, мрачно оглядывая зал. – Что есть милосердие?

Кошачий корм, вспомнила Белка. У нее внезапно схватило голову – резкая боль сдавила затылок, остро, как спазм. Белка, боясь даже вздохнуть, испуганно застыла, зажмурилась. Память, точно застав врасплох, вместе с болью и темнотой, тут же вернула ее в ту ночь. Вспыхнули пестрым коллажем застывшие картинки: чертово колесо в разноцветных лампочках, черные лаковые сапоги с острыми носами, к подошве одного, словно тайный знак кому-то, прилип ярко-зеленый листок клевера.

– Саламанка… – едва слышно прошептала Белка.

Кто-то зашуршал фантиком, кто-то прокашлялся. Солнце, протиснувшись между домами на противоположной стороне улицы, брызнуло косыми лучами сквозь немытое окно. Зал суда стал похож на мутный аквариум.

– Давайте по существу дела. – Судья недовольно скрестил руки, откинулся в кресле. – Без этих театральных… Ладно? У меня еще этот Гринберг, а уже почти четыре…

– Да, ваша честь. – Прокурор сдержанно поклонился. – Разумеется. Именно по существу…

Возникла пауза, и в душной тишине судебного зала отчетливо прозвучал голос подсудимой. Белка громко повторила:

– Саламанка…

Нестор Родриго Саламанка с рождения не обладал ничем, кроме звучного имени. Впоследствии к этому имени добавят кличку Бешеный, кличку, которой он будет втайне гордиться и суть которой он будет старательно подтверждать при каждой возможности.

Саламанка появился на свет в трущобах Рио-дел-Рохос, на восточной окраине, зажатой между мусорной свалкой и болотом, переходящим в непролазную топь сельвы. Кривые лачуги, громоздясь друг на друга, старались удержаться на склоне, но неумолимо сползали в ржавую топь. Воронье кружило над свалкой день и ночь, иногда кто-то поджигал мусор, и тогда округу заволакивало смердящим черным дымом, от которого все – крыши, стены, руки, лица – покрывалось жирной сажей.

В четырнадцать лет Саламанка организовал банду подростков, они караулили заплутавших автотуристов, в основном американцев и бразильцев. Деньги делили, драгоценности, часы и камеры Саламанка сбывал в городе. Именно Саламанке пришла идея поставить на шоссе липовый указатель «Закуски и напитки». По этому указателю их и нашла полиция.

Через четыре года Саламанка вышел из тюрьмы, его уже звали Бешеный. В одной из драк он зубами перегрыз локтевое сухожилие своему противнику. Молва приукрасила эту историю: теперь по тюрьмам рассказывали, что Саламанка перегрыз горло какому-то страшному силачу-бразильцу.

Заключение восполнило пробелы в образовании – в тюрьме Саламанка научился читать. Последний год срока Саламанка пристроился тюремным библиотекарем. Ему полюбился затейливый Маркес, изящный Камю, мрачный Кортасар, как ни странно, особенно по душе ему пришлись стихи. Он наизусть заучивал Лорку, сам пытался писать. Вирши получались неважные – слюнявые и неказистые, все больше про трели птиц на закате, про цветы и облака. Бешеный стихи никому не показывал, но упорно продолжал сочинять сонеты и элегии.

В тюрьме он впервые услышал про Эскабара. Истории, ставшие легендами, вновь и вновь пересказывали «кандихорос» – тюремные менестрели. Саламанку вгоняла в слезу история про то, как Эскабар, скрываясь от полиции, очутился на заснеженном перевале в одинокой хижине. С ним была его пятилетняя дочь. Дров в хижине не оказалось, и, чтобы спасти ребенка, Эскабар всю ночь топил печь деньгами. За ночь он сжег полтора миллиона долларов.