Хуан Саэр - Рассказы

Другие представители gens nigra не менее экстравагантны: скверик три на пять, крошечный в переносном и буквальном смысле слова, ибо это прямоугольный пятачок в пятнадцать квадратных метров, окаймленный изгородью аккуратно подстриженного кустарника, с зеленым ковром газона и кольцом роз в центре, принимает в гости несколько раз в день пару дроздов — он черно-смоляной, она с коричневатым оттенком. Они прилетают на трапезу с напускной буржуазной благовоспитанностью, но по результатам долгих наблюдений я вроде бы обнаружил в них легкую извращенность.

Местный кот цвета кромешной ночи, видный представитель gens nigra, без определенного места жительства, рожденный в одном из укромных уголков привокзальных скверов, несколько раз в день является сюда поохотиться на дроздов, но исключительно когда их нет. В отсутствие пернатых славный мурлыка демонстрирует все мастерство, все уловки, всю мимику и позы особи кошачьего рода, которая выслеживает, подстерегает и, наконец, без промаха набрасывается на свою добычу — пресмыкающуюся, четвероногую или крылатую. После чего, в легкой меланхолии от тщетности лицедейства, он ретируется, с тем же мнимым безучастием, с каким явился, напоминая о доказательстве, бытующем среди теологов, согласно которому, если дьявол для нашего устрашения наигранно преувеличивает собственную свирепость, это свидетельство того, что его поведение — недвусмысленный признак бессилия. Неделями кот раз за разом совершает свою иллюзорную вылазку, когда в зеленом прямоугольнике нет ни одного живого существа. Но едва он удаляется, как через пять-десять секунд, неведомо откуда взявшаяся пара дроздов, словно ничего не заметив, грациозно и безучастно приземляется на поредевший и поблекший от зимы газон. Так и снуют они с давних пор, но мне кажется, что за внешне случайным ходом событий для представителей gens nigra, равно как и для всякого человека, пространство и время, желание и предмет, оплошность и надежда, презрение и жестокость имеют одинаковую проблемную сущность. Сущность всего, что в силу каприза либо равнодушия ведет нас к гибели или к спасению.

В 1943-м Гольдштейна в возрасте двадцати одного года заключили в концлагерь по тройной причине: он был евреем, коммунистом и участником Сопротивления. Его не убили, ведь известно, что нацистские лагеря в принципе были трудовыми и немцы собирались выиграть войну благодаря труду самых крепких из своих врагов. Непригодных — больных, малолетних, стариков — убивали незамедлительно, но молодежь заставляли работать. В каком-то смысле нацистские лагеря по способу организации труда узников олицетворяют собой, по мнению Гольдштейна, avant la lettre [7] Здесь: предвосхищающий ( франц.). образец того, к чему мог привести на последнем этапе разлад рынка труда. Поэтому Гольдштейн убежден, что жизнь ему спас именно его статус дешевой рабочей силы.

Нацисты чуть было не расстреляли его за попытку к бегству, но тут как раз подоспели союзники (не обнаружившие ни одного немецкого солдата во всем лагере). Так что в это утро, когда Гольдштейн завтракает в баре «Тобас» на углу улиц Кордова и Пуэйрредон, ему семьдесят шесть лет, и он по-прежнему захаживает в книжную лавку, скорее развлечься, чем для чего еще, ведь уже лет пять, как он оставил магазин работникам, которые платят ему ежемесячную ренту. Жена умерла три года назад. Старшая дочь, вынужденная покинуть страну после путча 76 года, вышла замуж за каталонца и поселилась в Барселоне. Младшая — психоаналитик, в будни у нее мало времени, так что повидаться и поужинать вместе им удается разве что как-нибудь вечером или в воскресенье. Но в любом случае, по причине некоторых политических расхождений отношения с младшей дочерью сложнее, чем со старшей. По четвергам вечером у него заседание в Комиссии по правам человека, а по пятницам — еженедельная партия в покер. Поэтому дневное время с раннего утра, когда он просыпается, до вечера занять труднее всего.

После утренней раскачки в преддверии приближающихся бесконечных часов завтрак, который длится достаточно долго, так как включает в себя чтение газеты, — это период активной деятельности, особенно внутренней. Ведь памяти и интеллекту, оживающим после сна и теплого душа, который помогает телу расслабиться, успокаивая донимающую старика весь день нудную боль в костях и мышцах, легче сосредоточиться для четкого восприятия мыслей и образов. Вот уже лет двенадцать, как завтрак всегда одинаков: подслащенный кофе с молоком, апельсиновый сок, два круассана, а позже, когда газета в основном прочитана, — чашечка крепкого, горького эспрессо и стакан воды. Столик почти всегда один и тот же: направо от входа, последний у большого окна, смотрящего на Пуэйрредон. Каждое утро, войдя внутрь, Гольдштейн приветствует хозяина, стоящего за кассой, и направляется к своему месту, садится в углу лицом к входу, под выключенным телевизором.