Тимоте де Фомбель - Между небом и землей

Но нужно ли, даже в идеальном мире, распоряжаться этими двумя жизнями, обращаясь с ними, как с шашками, которые двигают по доске взад-вперед, единственно ради удовольствия лицезреть сцену встречи в замедленном режиме?!

Итак, Ванго сел в машину один.

Вообще, события разворачивались не так, как было задумано. Ванго солгал отцу Зефиро. Еще на Эоловых островах он составил свой тайный план. Он хотел поговорить наконец с Буларом, рассказать ему все, что знал, и навести на другие следы, не только на собственные. В присутствии Зефиро он ничего не боялся. Он был уверен, что комиссар Булар выслушает его.

Однако в префектуру его не пропустили. Он не стал спорить и забрался наверх по фасадам и крышам.

Но Булара и Зефиро не было в кабинете.

Пришлось ему оставить торопливо нацарапанное письмецо секретарше, которая сперва строила ему глазки, а уж потом начала вопить, зовя на помощь.

Ванго отъехал от тротуара.

Зефиро приказал ему не ждать, если дело обернется скверно. В этом случае они должны были встретиться позже, на вокзале.

На лобовом стекле машины болтался клочок бумаги. Ванго вышел, снял его, потом сел на место и, не выключая урчащего мотора, пробежал глазами записку.

У него что-то взорвалось в груди, как будто там лопнули, один за другим, все шестнадцать водородных баллонов «Графа Цеппелина».

Ванго мог бесконечно читать и перечитывать эти три вопроса и имя внизу. Эти слова обещали изменить его судьбу. Это имя жило в нем с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать лет. У этих слов и этого имени был один шанс на миллиард оказаться на этом клочке бумаги, в этом месте и в это время.

Кто ты?

Кто ты?

Кто ты?

Этель.

Той же ночью на свалке в Сент-Эскобий, на краю Парижа, мусорщик в вязаной шапке подвез свою тележку к горе отбросов и опрокинул ее. Один из рабочих подгреб содержимое вилами к остальной куче.

— Вы нынче последний, — сказал он старику мусорщику.

— Да нас четыре часа продержали в полиции. Заперли все двери и никого не выпускали. Я так и не понял, что там у них стряслось. Теперь пойду спать.

Рабочий помог ему установить тележку в ряд с другими.

— Пока.

— Пока.

И на свалке снова все затихло.

Слышалась только возня крыс.

Миг спустя зловонная масса зашевелилась. Из отбросов вылез человек, встряхнулся, пнул попавшуюся под ноги крысу и провел рукой по засаленному лицу.

— О Господи! — прошептал он.

Несколько часов назад этот человек ходил с чемоданчиком, на котором было написано: «Смерть крысам: быстро и эффективно»… Зефиро удалось бежать.

Он нашарил часы в кармане пиджака. Еще можно было успеть встретиться с Ванго на Аустерлицком вокзале.

Покинув свалку, он зашагал вдоль ее стены. Ему и в голову не приходило, что в двадцати пяти метрах сзади, в темноте, за ним крадется старик в вязаной шапке.

— Сетанка, я больше не хочу играть.

Сетанка не ответила. Она взобралась на самый большой пригорок и спряталась в высокой траве.

Мальчик искал ее почти час и уже чуть не плакал.

— Ну где же ты?

Почему Сетанка все меньше и меньше любила эти летние пикники на черноморском берегу? Без устали играя с двоюродным братиком, она пряталась так ловко, что он проходил совсем рядом, почти касался ее, но не видел.

— Сетанка, Сетаночка…

Девочка грезила, лежа в траве и чувствуя, как по ней прыгают кузнечики. Отсюда ей были видны люди, сидевшие небольшими группами поодаль, — вернее, их силуэты в ярком солнечном свете.

Как и прежде, здесь было много народу. Дедушка, бабушка, дядя Павлуша, супруги Реденс с детьми, дядя Алеша Сванидзе и тетя Маруся — оперная певица… Сетанке надо было лишь повернуть голову, чтобы увидеть отца, который полулежал на траве, прислонившись спиной к стволу упавшего дерева, и разговаривал с каким-то незнакомцем. И со всех сторон — в зарослях камыша, прямо в воде — стояли телохранители, сторожившие их маленький мирок.

До шестилетнего возраста, пока еще была жива мама Сетанки, эти пикники были для девочки настоящим праздником. Песни звучали веселее, солнце светило ярче, а в ласковых словах, которые дядя Павлуша шептал ей на ушко, опустившись на колени, она не замечала грусти. Но в конце августа приходилось возвращаться в Москву к началу школьных занятий, и как же ей не хотелось уезжать с сочинской дачи.

А теперь, несмотря на безудержный смех, сопровождающий вечные споры бабушки с дедушкой, несмотря на серенады тети Маруси, в летнем воздухе повис страх, который ничем нельзя было развеять.