Елена Скульская - Мраморный лебедь

– Но для этого отгадай загадку. Кто, когда садится, становится выше ростом, чем когда стоял.

– Это ребенок. Его посадили в специальный высокий стульчик, чтобы он ел вместе со взрослыми.

– Нет.

– А… Это карлик или инвалид без ног, его тоже посадили вместе со всеми.

– Нет, это собака.

– Так они и ее посадили за стол… как свинью?

– Собака, когда садится на землю, становится выше, чем когда стоит на земле. Это закон природы.

– Нет такого закона. Где это написано?

– Разве ты умеешь читать?

– Я как все. Не умею. Посмотри, как красиво вокруг, хорошо, что мы заблудились.

– Каждый день мы ходим и не можем заблудиться. А сегодня получилось!

– Молчи, молчи, вдруг мы еще спасемся.

– Нет, не спасемся, кресты кончились, обрыв и валежник, конец света.

– Как красиво он меркнет, и голова не болит.

– Она совсем прошла. И руки совсем горевать разучились, как славно.

Славинская уже дрова. Разрезали – зашили. И можно чисто по человечески понять пять актрис. Они купили бутылку водки и бутылку вина; к вину печенье, к водке три котлеты из кулинарии. И вдруг ничтожная Венчик-Клитемнестрова, только что съевшая котлету, просит вина! То есть как?! Зачем же ты ела котлету? На троих куплена водка, на двоих куплено вино. Причем вино вышло дороже, пришлось докладывать из своих помимо складчины. Ахнуадзинова ничего кроме вина не пьет, Дора Мезальянец тоже, вино покупалось на двоих, и то сказать: бутылка! – а всего по бокалу Ахнуадзиновой и Доре Мезальянец. Вино бывает всегда на двоих, а водка на троих, обратного счета не существует, и вино к тому же вышло дороже.

– Дайте мне вина! Алчет дорогого вина мое ненасытное сердце, – поет ничтожная Венчик-Клитемнестрова и опрокидывает в себя буквально полбутылки.

– Таковы люди, – приходит к выводу Лидия Петровна Безбород.

Ей легко говорить, теперь, когда Славинская – дрова, Лидия Петровна, безо всякого сомнения, получит няню в «Сюрпризе с американцем».

– Дрянь, а не люди, – соглашается из своего опыта совершенно, конечно, счастливая Катя Ищина, она была на разовых, продавала клубнику весной на рынке, а теперь у нее будет три ввода, как минимум, и даже если из репертуара уберут «Проклятие императрицы», все равно останется еще уборщица в «Седьмом дне».

А ничтожной Венчик-Клитемнестровой не на что рассчитывать, ее вчера отправили на пенсию, она думает, что еще никто не знает.

Она вытаскивает из сумочки Доры Мезальянец телефон и звонит режиссеру Другого театра, который когда-то, двадцать лет назад, звал ее к себе на возрастные роли, а она у себя в театре еще играла молоденьких, и кричит в трубку:

– Это все из-за тебя, это ты раньше времени меня состарил! Сволочь ты! Знать тебя не желаю! – тут телефон отключается, она набирает снова:

– Ты что, бросил трубку?

– Нет, – отвечает он, – нас разъединили.

– А я уже подумала, что ты бросил трубку, бросил трубку мой единственный друг. Мой единственный друг – злодей, убийца, позвал меня, цветущую богиню, на возрастные роли! Двадцать лет страданий! Двадцать лет я проклинаю тебя!

Режиссер Другого театра отключает телефон.

Венчик-Клитемнестрова набирает его снова:

– Слава богу, я теперь знаю, что ты не бросаешь трубку, просто плохая связь. Так вот…

Дора Мезальянец видит: ничтожная Венчик-Клитемнестрова мало того что выпила вино, так звонит еще по ее телефону! Дора Мезальянец свой телефон вырывает у Венчик-Клитемнестровой, хватает ее за волосы и бьет лицом о косяк, поворачивает к себе, видит, что никакого особенного урона не нанесла, тащит к вешалке и насаживает буквально Венчик-Клитемнестрову глазом на гвоздь, тот самый, который Марик Селезнев, рабочий сцены, очень старательный (когда батюшка пришел освящать новую гримерку и потерялись ключи, Марик моментально и деликатно взломал дверь, никто и не заметил) – специально набил, чтобы актрисам было удобно вешать сумки. И опять практически ничего.

Тогда вскакивают уже и остальные женщины. Да что же это?! И в слезах тащат Венчик-Клитемнестрову к колосникам, они как раз пьют на четвертом этаже, возле заграждения; они подволакивают, перекидывают ее, как тяжелый мокрый пододеяльник, через перила и сбрасывают вниз, на сцену, на которой должна умереть настоящая актриса.

Потому что мне необходимо было накопить деньги на операцию, подшить веки. Нужно было поменять окна. Ванна наполовину стоит в комнате, не помещается в туалете, и летом под полом гниют крысы. А у меня ничего нет, кроме этого щеночка; если я не подтяну веки сейчас, то надеяться не на что.