Елена Скульская - Мраморный лебедь

– Александр Игоревич, ты отлично знаешь, что на «умпа-умпа» мой зритель дает восторг.

– Люся, я прошу тебя держаться текста. Начнем с того, что Вадим написал пьесу…

– Я ставлю точку в этой пьесе. Этот имбецил не пришел во вторник ночевать. Отправился к умирающему другу; вдова не спит ночами, надо сменить. Надо и надо, – сказала я, – мы пойдем вместе. Нет, вместе нельзя, это совершенно чужие тебе люди. Нельзя и нельзя, дай их номер телефона. Зачем? Выражу соболезнование. Он жив! – кричит гидроцефал. Отлично: пожелаю скорейшего выздоровления. Он: звони на мой мобильник, я все передам. Я поставила точку и почувствовала огромное облегчение. Давно нужно было это сделать!

– А где он? Вчера не пришел на репетицию. Найти не могут.

– Я там была. Надела черное, непрозрачное, стояла под дверью, мне не открыли.

– У друга?

– Все ложь. И дама в вишневом шарфе, с которой он обнимался на моих глазах.

– Люся, давай репетировать, я не могу это слушать.

– Я сказала ему, что если мы разведемся, то ему рано будет торжествовать, ты его выгонишь из театра. Ты выгонишь его?! Ответь мне! Впрочем, мне совершенно все равно. Я поставила точку и чувствую только покой. Ты, Александр Игоревич, можешь поступать, как тебе заблагорассудится. Ты, напротив, лучше меня выгони из театра…

– Люся, какая дама в вишневом шарфе? Ягелева, ей восемьдесят семь лет; она сидела на лавочке перед театром, и Вадим помог ей встать на костыли.

– Тем страшнее! Тискать старуху, вожделеть к костям! Я чуть с ума не сошла, меня Максим вынужден был подхватить на руки и унести. Этот олигофрен буквально повис на ней, как плод.

– Люся! Вадим взял ее под мышки и поставил на костыли. Побежал за тобой и застал вас с Максимом в самый неподходящий момент…

– Александр Игоревич, для меня это не имеет ни малейшего значения!

– Люся, давай репетировать.

– Я готова. Почему ты все время сворачиваешь к кладбищу?

– Анна Степановна Ягелева была нашим с Вадимом мастером!

– Очень красиво!

– Люся! Все неграмотные вместо подписей ставят могильные кресты.

– Александр Игоревич, ты еще начни мне говорить, что и умирающего друга знаешь, и его вдову, куда он во вторник ушел ночевать и не вернулся. Голову снял, как ушанку, и оставил на вешалке, а сам прошел мимо… Умпа-умпа, прямо в спаленку на свадебку…

– Люся, тут святой не выдержит, пойдет искать веревку!

– Он знаешь что мне говорит: ты – мой смертный приговор, ты – мой крест, имей в виду, кричит, – ты – вдова. Я поставила точку и потому отвечаю совершенно спокойно: не пора ли смертный приговор претворить в жизнь?!

– Люся! Посмотри, как красиво вокруг. Облака на вате медные деньги считают, длиннополые дожди ступают по палой листве.

– Этот имбецил отвечает: ты права. И повесился. И я ставлю много-много вопросительных знаков из-за чего. Все ложь. Дама в вишневом шарфе, опухоли мнимых друзей. Все создано мозжечком микроцефала. Он повесился, чтобы меня грызла совесть. За что?! А за то, что я слишком поздно поставила точку, надо было еще два года назад, когда он не пришел меня встречать в аэропорт, видите ли, сломав ногу, а мы-то с Максимом, щадя его, поехали по домам в разных такси! И некому теперь оценить, некому!

– Почему ты все время сворачиваешь к кладбищу, куда бы мы ни пошли гулять?

– Там вместо подписей могильные кресты.

– Неграмотные всегда ставят крест вместо подписи. И сразу крик: следующий!

– Посмотри, как красиво вокруг. Облака на вате медные деньги считают, длиннополые дожди ступают по палой листве. И жизнь пишет нам, пишет крупно, а мы хоть и напрягаемся, смотрим, но ничего не можем понять. И тогда жизнь проходит, как головная боль.

– Не торопись, не накладывай на себя руки, отведи их за спину.

– Тогда могут вырасти крылья, и мы потеряемся.

– Нет, ты только не пей из лужи, из черной раны, подожди до весны.

– Как раз весна, и если спрашивать с неба, то только сейчас.

– Нельзя, нельзя, в раю сейчас осень, листья немеют, и сливы тяжелые, как круги под глазами, воробьи пишут стихи, а петь не умеют, как мы с тобой. Они пишут, лапкой взрыхляют землю, и никто не смеет им мешать – ни жук, ни дождевой червь.

– У дождевого червя пять сердец, поэтому он ложится на дорогу и ждет, пока его разрежет на части велосипед или детская лопатка из песочницы.

– А у тебя есть сердце?

– Есть.

– Покажи, пожалуйста.

– Нет, ты отберешь.

– Не отберу. Я только глазками… Хочешь, я их отдам потом тебе.