Артем Гай - Всего одна жизнь

Лида рассмеялась.

— Что, другая женщина?

— Она вообще не привыкла к женщинам на борту. — Герман завел мотор, выбрал конец и оттолкнулся от бона. Сел в свое кресло рядом с Лидой и стал выводить катер из канала.

— Так уж и не привыкла?

Герман вдруг подумал: зачем она здесь? Чего хочет? Морочить себе голову он не позволит. Неожиданно он разозлился. Повернулся к ней, посмотрел. Нога на ногу, улыбается, довольна. И — ничего не скажешь — красива, стерва!..

Герман отвернулся, стал огибать мол. Ему казалось, что скажи он ей сейчас что-нибудь прямо, как в разговоре с мужчиной, например: «Чего вы, собственно, хотите, Лидия Антоновна?» — она одумается и попросит высадить, пока не поздно…

Он развернул катер и направил его к середине реки. Небольшая волна стала бить в борт, раскачивать.

Лида рассмеялась.

— Хозяин вы не из приветливых.

— Простите, — смущенно буркнул Герман. — На воде я привык к одиночеству…

Нерта решила познакомиться с новым членом экипажа, подошла к Лиде, стала ее обнюхивать. Лида погладила собаку по спине, та ткнулась ей в ладонь мокрым носом.

— Мягкая-то ты какая! Не то что твой хозяин.

Катер медленно, преодолевая течение, шел невдалеке от берега. На пляжах было малолюдно. Парочки уединялись на узких желтеющих косах, подпертых густым, еще буйным, но по-осеннему серым кустарником, кое-где играли в волейбол; небольшие компании резались в карты. Прибрежный парк тянулся долго, пресыщенный солнцем, в подпалинах, сам усталый и располагающий к молчанию и покою.

Навстречу шла «Ракета», вздыбившись над водой, в бурунах белой пены. Когда она поравнялась с ними, Герман развернул к ней носом катер. Несколько крутых волн, так, что захватывало дух, подняли и опустили его; брызги полетели через козырек.

— Красота! — сказала Лида.

С пляжей коричневые люди побежали в воду.

— Помните, летом откуда-то с этих пляжей привезли парня, которого ударили ножом, — вспомнила Лида.

— Да, ему пришлось удалить легкое.

— Чем вы все-таки расстроены?

Герман махнул рукой. Ему почему-то не хотелось говорить ей о Тузлееве, о Прасковье, обо всей этой тягостной истории. И о пересадке почки тоже. Просто не хотелось вообще говорить об этом.

Ровно гудел мотор, легкий ветер поднимал с реки теплый влажный воздух.

— Проклятая у нас все же работа, — неожиданно произнес Герман после долгой паузы.

— Разве вы ее не любите?

— Это не то слово.

Она помолчала, думая, потом сказала:

— Вы любите, но усложняете. Мужчины это умеют… А я так — люблю.

— Вы, анестезиологи, все же дальше от больного. Точнее — от человека. — Ветер растрепал его темные, с густой проседью, короткие волосы, закрыв часть лба. Удлиненное лицо от этого казалось еще более замкнутым.

— А вот ваш Валентин тоже говорит, что любит хирургию. Даже стихи в подпитии читал насчет того, что любовь эта сильнее, чем к женщине. Сильнее — значит, похожа?

Он еще молод, — угрюмо заметил Герман. В больнице сплетничали насчет Лидии Антоновны и Валентина Ильича. Упоминание о нем сейчас было почему-то неприятно Герману. Он даже не подумал об этом, а почувствовал.

— Вы мне очень нравитесь, — сказала Лида серьезно. — Я просто не знаю, что с этим делать.

Герман скосил на нее глаза, усмехнулся:

— Интересно, до каких лет я буду нравиться студенткам, — и вспомнил жену. Все получается глупо и неестественно…

— Так как же вы определите свое отношение к хирургии? — по только ей одной понятной логике разговора спросила Лида.

Он ответил не сразу.

— Это трудно определить. Через двадцать лет не отделишь уже ее от всего остального. Сказать же, например: «Я люблю жизнь», или: «Я не люблю жизни», — попросту манерно.

— О жизни — да, согласна.

— Ну, а разве можно отделить даже эту прогулку от дела? Покой, солнце, что нужно еще? Нет, говорим опять о том же! — раздраженно сказал Герман.

А в сознании всплывало воспоминание: отвратительная желтизна тузлеевского тела, жалкий вид Прасковьи, а следом, как трос из воды, поднимались перевитые, тяжелые, пугающие мысли об этом крепком парне, с заразительной улыбкой, об этом молодом офицере, который послезавтра потеряет почку, станет инвалидом. Может кто-нибудь дать гарантии, что эта жертва оправдана? Ладно, бог с ней, с оправданностью! — но необходима? А послезавтра этого парня будут оперировать…

Они вышли уже за черту города. По берегам тянулись перелески, кустарники, кое-где выбегали к воде поселки с пристанями, причалами. Дымила, не вписываясь в этот загородный пейзаж, труба кирпичного завода. Солнце стояло низко. На темнеющей воде взблескивали весла, белели в лодках рубахи.