Артем Гай - Всего одна жизнь

— Побегали бы вы при Бате! — взвизгнула Кобылянская. — Места бы себе не нашли со всеми вашими безобразиями!.. Безответственные люди не имеют права находиться у постели больного! И особенно хирурги! — кричала начмед. Это были привычные слова, ежедневно произносимые некогда Батей, а в последнее время редко повторяемые, хорошо и давно всем известные и понятные.

— Слова все это! — возмутился Кирш. — Кто назовет Прасковью Михайловну беспечным хирургом? Ну, случилось несчастье… С каждым ведь может…

— Вот! Вот! — прервала его Кобылянская, стремительно поднимая свое тяжелое тело из кресла. — Может! Слышите?.. Не о Прасковье речь! И вы прекрасно понимаете это! О вас разговор, о вашем отношении к случившемуся!..

— Ну тогда бы нас только и вызвали сюда, — буркнул Кирш.

— Вот ваш приятель сидит сейчас и улыбается, — продолжала Кобылянская. — Понимаете, улыбается в такую-то минуту!..

— А при чем тут мы? — спокойно спросил Валентин Ильич. — Я, что ли, переливал? Какие у вас конкретные ко мне претензии? Нет?.. А школьные экзерсисы оставьте. — Он безмятежно смотрел на нее ясными голубыми глазами, а она так и застыла с раскрытым от изумления ртом.

Щегол радостно крикнул в паузу. Ванечка посмотрел в его сторону и заговорил:

— Случай, конечно, некрасивый. Если бы больной умер — а вы хорошо понимаете, что могло и такое быть, — мы бы ославились на весь город. И тогда следствия и суда было бы не миновать…

Зазвонил телефон. Ванечка поднял трубку и сказал, не слушая, быстро и тихо:

— Совещание. Позвоните позже.

Начмед села и, набычившись, уставилась в пол.

— Нам необходимо сделать из этого случая самые серьезные выводы, чтобы впредь такое стало невозможным, — продолжал Ванечка. — Молодости нередко присуща беспечность. — Он поговорил некоторое время о молодости, потом — о долге врача, который никогда не должен забывать, что от него зависит жизнь и здоровье других людей. — Администрация еще будет, вероятно, заниматься этим случаем, — закончил он, не умея скрыть извиняющиеся нотки.

— Герману Васильевичу нужно заняться своей молодежью! — зло сказала Кобылянская.

— Ну, ладно, ладно, — примирительно произнес Ванечка. — Идите, товарищи, работайте.

Ему неприятны были воинственные выпады начмеда, ее непрестанные упоминания Бати, словно он, новый главный врач, был здесь человеком временным, просто заместителем. Его отношение к начмеду все определеннее чувствовали в больнице. И сейчас это хорошо улавливалось в его тоне, явно контрастном тону начмеда.

— Женщина с воспитательной манией, — выходя вслед за Киршем из кабинета, саркастически заметил Валентин Ильич, да так громко, что все его услышали.

Кобылянская вспыхнула, вскочила, а Ванечка, словно ни в чем не бывало, спросил Прасковью Михайловну, остававшуюся сидеть на своем месте:

— У вас есть что-нибудь еще ко мне?

— Вы должны его вернуть! — прошипела начмед.

— О чем вы? Успокойтесь ради бога. Все же они врачи, этого нельзя забывать…

Опять зазвонил телефон. Ванечка приподнял и положил трубку.

— Я не могу так работать дальше! Мы катимся к потоку преступлений! — Губы Кобылянской дрожали, по щекам текли слезы. — Ведь нет никакой дисциплины!.. Каждый что хочет, то и делает!.. При Бате…

— Послушайте, — не выдержал Ванечка, его круглое лицо с большой, во весь лоб, залысиной покраснело. — Оставьте эту тему. И привыкните к тому, что у меня другая манера работы с людьми.

— Господи, перестаньте наконец! — неожиданно воскликнула Прасковья Михайловна, подходя к столу. — Прошу вас, переведите меня из хирургии, переведите куда-нибудь!.. Или увольте… Я не сбегаю, я готова за все ответить… Я просто не могу… — Она бросила на стол бумагу, которую держала в руках, и выбежала из кабинета.

Пауза получилась долгой. Тишину нарушал только щегол, приглушенно высвистывавший песню.

— Ох, женщины!.. — вздохнул Ванечка. — Вот видите. Нельзя доводить людей до такого состояния.

Кобылянская села, вытерла лицо. Ей было жаль Прасковью.

— Никто ее не доводил. Я говорила вам — у нее была истерика… Все эти мальчишки… Им на все наплевать, они ничего не боятся! Анархисты какие-то!..

— При чем здесь они? — устало сказал Ванечка. — И вообще сомневаюсь, чтобы страх был стимулом в работе.

— Напрасно! — оживилась Кобылянская. — Напрасно сомневаетесь, Иван Степанович! Для добросовестного врача страх — не помеха, а лоботряса заставляет быть добросовестным. У постели больного — не место для воспитания!