Уильям Сароян - Отважный юноша на летящей трапеции (сборник)

Дорогая мисс Гарбо!

Я надеюсь, Вы заметили меня в выпуске новостей про недавние беспорядки в Детройте, когда мне проломили голову. Я никогда не работал на Форда, но приятель сказал мне про забастовку, ну и от нечего делать я пошел с ним туда, где началась заваруха. Мы стояли кучками и болтали о том о сем и несли всякую подрывную чушь, но на это я не обращал никакого внимания.

Я не думал, что начнется что-нибудь серьезное, но когда я увидел, как подъезжает кинохроника, то прикинул, а вдруг представится случай попасть на экран, я же об этом всю жизнь мечтал. Вот я и околачивался там в ожидании своего шанса. Я всегда знал, что моя фотогеничная внешность будет хорошо смотреться на экране, и я остался очень доволен своей игрой, хотя из-за небольшого происшествия пришлось с недельку проваляться в больнице.

Но как только я выписался, я пошел в один из кинотеатриков нашей округи, где крутили выпуск новостей с моей ролью, и я отправился смотреть на себя в кино. Все получилось по высшему разряду, и если Вы внимательно смотрели хронику, то не могли не заметить того самого молодого человека в синем костюме из сержа, с которого слетела шляпа, когда началась потасовка. Помните? Я нарочно обернулся три-четыре раза, чтобы попасть в кадр, и Вы, наверное, заметили мою улыбку. Я хотел увидеть, хороша ли моя улыбка на экране, и хотя я – сторона заинтересованная, я все равно считаю, что она выглядела отменно.

Зовут меня Феликс Отриа, я – итальянец. Я окончил школу и говорю по-английски как на родном итальянском. Я чуточку похож на Рудольфа Валентино и Рональда Кольмана, и мне бы очень хотелось, чтобы Сесил Б. Де Милль или кто другой из большого начальства заметил меня и убедился, что я – годный материал для кино.

Ту часть беспорядков, которую я пропустил, потому что меня огрели по голове, я посмотрел в кино. Ну, и должен сказать, что ничего особенного там не происходило – те же брандспойты, гранаты со слезоточивым газом и все такое прочее. Но за три дня я смотрел кинохронику одиннадцать раз и знаю наверняка – ни один мужчина, будь то штатский или полицейский, не выделялся из толпы так, как я. И сдается мне, что если Вы замолвите за меня словечко в компании, на которую работаете, они обязательно вызовут меня на кинопробы. Я знаю, что не ударю в грязь лицом и буду всю жизнь Вас благодарить, мисс Гарбо! У меня сильный голос, и я могу прекрасно подойти на роль любовника. Поэтому я надеюсь, что Вы окажете мне эту небольшую милость. Как знать, может быть, в один прекрасный день в скором будущем я сыграю роль главного героя в одном из фильмов вместе с Вами.

Искренне Ваш, Феликс Отриа

Когда ему хотелось, он выглядел как грешный антипод Иисуса Христа и смахивал на человека, который так долго жил жизнью праведника, что вконец свихнулся и решил вдруг поскорее избавиться от своей святости. Он имел обыкновение говорить: какая разница, мне безразлично. И было непонятно, что он хочет этим сказать. Время от времени он ходил чистый и внутренне умиротворенный, гладковыбритый. В его густых рыжеватых усах было нечто библейское. Он печально улыбался, глядя поверх списка лошадей, произнося их клички: Мисс Вселенная, Св. Енсунд, Веселый Разговор и так далее.

Думаю, это был русский, хотя я никогда не страдал любопытством и не задавал ему личных вопросов. Он был вечно на мели, и ему вечно не хватало сигареты. А у меня по обыкновению водились фабричные сигареты или самокрутки. Он никогда не стрелял сигарет у других, как, впрочем, и у меня. Просто я протягивал ему пачку или кисет. Так мы и подружились. Когда он брился, вид у него бывал скорбный, какой у Христа на картинках. И вдруг он переставал бриться и целую неделю, иногда две, ходил заросший щетиной.

Его нищета тягостно действовала на меня, и я надеялся хоть как-то его выручить. Время от времени мы ходили в дешевый ресторанчик на Третьей улице ниже Ховарда, где полный обед с бифштексом вместо основного блюда стоил двадцать центов, включая пирог. Я ставил на лошадей, которых он выбирал, вот почему: если они приходили первыми, я мог, не задевая его чувств, поделиться с ним выигрышем. Правда, они редко приходили первыми, от чего он чуть не сходил с ума и бормотал что-то на родном языке, может, русском, может, словенском, и метался взад-вперед по комнате, на Оперной аллее, дом 1, где мы делали ставки.

Ему было пятьдесят, но он был моложав, высок ростом, гибок и на свой лад весьма незауряден. Он бедствовал, но держался так, будто все это – просто досадное стечение обстоятельств, просчет, и что на самом деле он – весьма уважаемая и почитаемая личность. Я знал, когда у него не бывало места для ночлега, и, если лошади проваливали забег, я мог улизнуть из букмекерской конторы в игорное заведение напротив и садился за стол. В карты мне везло немного больше, чем на скачках, и если я выигрывал, то бежал обратно и незаметно вкладывал ему в руку полдоллара. Он ничего не говорил, я тоже. Любопытно, как он догадывался, что деньги предназначаются не для игры, и на следующий день я убеждался, что он провел ночь в постели и выспался.