Джулия Грегсон - Жасминовые ночи

– Ну, а ты? – поинтересовалась она, допивая второй бокал вина «Забиб». Когда свечи ярко загорелись, она увидела шрам на его виске и вспомнила госпиталь, молодых парней с обожженными лицами, с кожей как поверхность слоновьего хобота. – Ты много летаешь?

– Да.

– Там жарко?

– Тебе честно сказать?

– Да.

– Там сейчас жарко. – Он поерзал на стуле.

– Жарче, чем во время Битвы за Британию? – Она прищурилась. – И никаких Бигглов [83], которые являются на помощь, словно добрые ангелы?

– Ну… – Он закурил. – Там достаточно жарко. – Он не стал вдаваться в подробности, только сказал, что их аэродром находится в пустыне, недалеко от позиций противника. Что он живет в палатке вместе с Барни, парнем, с которым дружит еще со школы. Это Барни помог ему перевестись в Египет.

– Что ты там делаешь?

Он ответил, что они иногда сопровождают бомбардировщики или автоколонны с боеприпасами, а иногда сами дерутся с немцами. Он взглянул на Сабу и хотел добавить что-то еще, но она его перебила.

– Зачем ты перевелся в Египет? Тебе это было нужно?

– Да, – спокойно подтвердил он. – Мне это было нужно. Меня огорчила в Лондоне одна капризная девчонка.

– Я серьезно спрашиваю. Почему?

На его лице отразились разные эмоции.

– Ответ получится слишком сложный. Я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.

– Назови мне хоть одну причину, – настаивала она. Пока они разговаривали, ресторан опустел. Сынишка Анри свернулся калачиком на диване и спал, сунув в рот большой палец. Сам Анри закрывал жалюзи, свертывал салфетки. Дом заткнул пробкой бутылку «Забиба».

– Ладно, – согласился он. – Причина номер один – летать. Вот ты сказала только что, что чувствуешь свою суть, себя, когда поешь. То же самое я испытываю в самолете. Свободу.

Она представила, как он летит над пустыней на высоте нескольких миль, и ей стало нехорошо. Если бы она не приехала тогда в госпиталь, она никогда бы не узнала, что может случиться потом так легко… У нее крутились на языке и другие вопросы, но она побоялась его сглазить.

– Так что мы с тобой непутевые, – пошутила она. – Не умеем твердо стоять на земле.

– Антигравитация, – сказал он. – Ну, такой риск есть всегда. Боже!

Анри задул свечи, положил счет на стол и виновато пожал плечами. Их ужин закончился.

Когда он вез ее домой через пустыню, она заснула, да так крепко, словно упала в яму. Открыв глаза, она увидела его загорелые пальцы на руле, темный контур его шевелюры, прямой нос и немного обрадовалась, что едет домой. Он нравился ей так, что ее это пугало: все было чрезмерно и случилось слишком быстро. Ей еще предстоит все серьезно обдумать.

Во сне она прижалась к нему всем телом, словно к магниту; голова лежала на его плече. Она снова ощутила его запах – свежий, древесный, но на этот раз с примесью пыли и бензина. Окончательно проснувшись, она поскорее отодвинулась на респектабельное расстояние и посмотрела на звезды. Высоко в небе, словно гроздь сапфиров, сверкали Плеяды, а по соседству туманный Млечный Путь. Ее отец, знавший все звезды как своих старых друзей, учил когда-то и ее различать созвездия. Через пять минут впереди завиднелись темные очертания ангаров и палаток, огоньки световой сигнализации.

– Саба, – донесся из темноты его голос. – Мы почти приехали. Я вот что подумал. В конце месяца мне полагается увольнительная. Тебе известно, где ты будешь в это время?

Мимо прогромыхал конвой британских военных грузовиков – длинная, слабо освещенная змея, поглотившая ее ответ. При свете габаритных огней она увидела колючий куст, груду камней. «…Вся надежда и безнадежность – в горсти праха, которым станешь» [84], – как-то процитировал он стихи Т. Элиота. То, что он знал такие строки, знал про Чарли Паркера и многое другое, произвело на нее впечатление. Они молоды, они могут вместе всему учиться. За ужином он сообщил ей, что после войны надеется стать писателем, а еще продолжит летать.

В полумиле от транзитного лагеря он остановил джип и повернулся к ней. Потом убрал обеими руками ее волосы с лица и, придерживая их на шее, поцеловал ее.

– Мы могли бы встретиться в Александрии, – сказал он. – Или в Каире.

– Господи, – пробормотала она. – Я не знаю.

– Не бойся, – сказал он.

– Я не боюсь, – ответила она, покривив душой, и пролепетала: – Вот только я не знаю, где мы будем. – Ее тело наполнилось нежностью, сделалось податливым – она с испугом чувствовала, как оно само по себе тянется к Доминику. – Мы никогда не знаем этого. Нам не говорят.