Михаил Веллер - Приключения майора Звягина. Роман воспитания

— Вот что она говорит! — на басах заиграла старуха, как капитан в шторм. Пересказ Светкиной речи расцвечивался сочными словами. — Позови-ка ее сюда! Мы в ее годы… — И наладилась проводить воспитательную беседу о преемственности поколений.

Светка всхлипнула и промелькнула в свою комнату.

— Были б вы мужчиной помоложе… — мечтательно сказал Звягин.

— Ну ударь меня! — готовно закричала Жихарева. — Ударь!

На площадках открывались двери: там слушали и обсуждали.

— Два заявления от соседей — и вас увезут в сумасшедший дом, — предостерег Звягин. — Слуховые галлюцинации и навязчивая идея.

Жихарева осеклась, уставилась недоверчиво. Такой оборот событий она не предвидела.

— А еще врач, — без уверенности молвила она.

— Месяц лечения — и в дом хроников.

— И не стыдно? — заняла оборону Жихарева. — Старухе грозить…

Но меры она приняла: записалась на прием к невропатологу — мол, чувствую себя хорошо, но на всякий случай… Сочла, что запись в карточке послужит доказательством ее нормальности.

Ночью сон Звягиных разорвал треск телефона.

— Теперь ночей не сплю, — сообщила трубка. — Вам-то что!..

Звягин оделся, взял радедорм и спустился на четвертый этаж.

— Ты куда ночью ломишься, хулиган! — вознегодовала Жихарева, открывая. — Круглые сутки покоя от вас нет!

— Снотворное принес, — невозмутимо сказал Звягин.

Старуха взяла таблетки и запустила по лестнице.

— Сам травись, — пожелала она.

Положение стало невыносимым. Ефросинья Ивановна прибегла к анонимкам. Вряд ли она была знакома с историей европейской дипломатии, но тезис: «Клевещите, клевещите, — что-нибудь да останется», — был ей вполне близок. Техник-смотритель из жэка предъявила открытку с жалобой. Апофеозом явился визит участкового инспектора — он извинился, сказал про обязанности: проверить поступивший сигнал… Эту склочницу давно знает. Помирились бы, а…

— Но как?!

Жена сдалась: меняем квартиру. Звягин возражал: вид на Фонтанку, и вообще — что за ерунда. Семейный совет постановил попробовать мирные средства наведения контактов. Стали пробовать.

— Ефросинья Ивановна, вам в магазине ничего не надо? — обратилась Ирина, смиряя самолюбие и преодолевая дрожь в душе.

Ответ гласил, что многое надо, не ваше дело, некоторые не так богаты, однако в подачках хамов не нуждаются, грох дверьми!

Седьмого ноября Звягин с цветами двинулся поздравлять ее.

Ефросинья Ивановна растерялась. Цветы ей за последние сорок лет дарили один раз — когда провожали на пенсию.

— Спасибо, — тихо пробурчала она, глядя в сторону.

Звягин поцеловал ее в пахнущую мылом морщинистую щеку и пригласил в гости.

Жихарева вспотела. В ней происходила отчаянная борьба, которую моралист назвал бы борьбой добра и зла, а психолог — борьбой между самолюбием и потребностью в общении. Самолюбие победило.

— Нет, — сухо сказала она, с трудом превозмогая себя., — Я уж у себя посижу, посмотрю телевизор.

Но глаза у нее были на мокром месте, и прощалась она со Звягиным не без ласковой приязни.

Так и хочется закончить, что с этого момента наступил перелом, добро возобладало, и соседи превратились в лучших друзей. Такое тоже бывает. Но, видимо, не в столь запущенном случае…

Перемирие длилось неделю — а потом все началось сызнова: на больший срок, к сожалению, растроганности Ефросиньи Ивановны не хватило, и застарелая привычка, давно превратившаяся из второй натуры в натуру первую, взяла верх.

Нет ни необходимости, ни возможности перечислять все те ухищрения, с помощью которых можно вконец отравить существование ближним. Ефросинья Ивановна владела полным арсеналом с искусством профессионала. Неизбежный кризис назрел.

— Не судиться же, в самом деле, с несчастной старухой, — сказал Звягин. — Одинока она, вот и мучится.

— Но почему мы должны мучиться из-за нее? — справедливо возразила жена. Ее нервы сдали.

— А тебе ее совсем не жалко?

— А меня тебе не жалко?.. — не выдержала она.

Звягин подтянул галстук, накинул пиджак и пошел по соседям.

В этот вечер он многое услышал от Марии Аркадьевны и Сенькиной из десятой квартиры — двоих из тех, кто в цвете молодости, сожженной войной, пережил здесь блокаду — санитаркой, телефонисткой, зенитчицей, токарем, или в первое послевоенное время, полное тягот и надежд, приехал из разных краев работать и искать свою долю в прославленном и прекрасном городе, обедневшем людьми.

И он узнал в этот вечер, что родители Жихаревой умерли в блокаду, муж и брат погибли на фронте, а трехлетнего сына эвакуировали через ладожскую Дорогу жизни на Большую землю, но колонну бомбили, и их машина ушла под лед… Помнили время, когда молодая Фрося была веселой и заводной, не найти никого приветливее, — а после войны это был уже совершенно другой человек, замкнутый и скорый на злость. А как вышла на пенсию — тут просто спасу от нее не стало. Ее жалели — но для жалости требуется дистанция, потому что когда человек ежечасно отравляет тебе жизнь, жалость как-то иссякает и уступает место злости, в чем проявляется, видимо, инстинкт самосохранения.