Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма

Эта сторона дома сохранилась хуже переда. Стены рухнули, балками и кладкой завалило все двери. Ведьма кивает на окно.

— Полезай. — Я медлю, и она меня слегка подталкивает. — Давай, ну. Подтянись на раме. Это просто. Я сразу за тобой. — Она думает, что я einfaltig, слабоумная: все знают, что́ дальше в сказке происходит.

— Не могу. Не умею. А вдруг упаду. — И в доказательство начинаю хныкать.

— Dummkopf Jammerer [202] Хлюпик (нем.). . Смотри внимательно, куда я ноги ставлю, потом сама сможешь, без нытья.

Забравшись внутрь, она протягивает мне руку, но я уже тут как тут. Когда-то здесь была кухня, а теперь все под открытым небом, однако тут все еще стоят на полках котлы, на крюках висят сковородки, и, как я и предполагала, есть здоровенная плита с духовкой, в которой можно изжарить слона. Я хожу мимо ведьмы бочком, всегда спиной к стене, но понимаю, что пока все безопасно: она забыла растопить печь. Ведьма ломает обгорелые дрова и разводит огонь в железной бочке — сварить голубиные яйца. Когда они готовы, она их делит поровну на троих, но я все равно ей не доверяю.

Весь вечер Агнешка вынуждает Даниила поучить ее еще польскому. Поначалу он выдает по одному слову, неохотно.

— Medycyna — медицина.

— Medycyna. Medycyna.

— Penicylina — пенициллин.

— Penicylina. Penicylina. Все просто, — каркает она. — Ничего такого.

Даниил хмурится.

— Мой отец говорил, польский учить сложнее, чем почти любой другой язык.

— И где теперь твой отец? — мерзко спрашивает ведьма. Он не отвечает. — Научи меня числам, — говорит она. — Мне нужно уметь считать хотя бы до двадцати.

— Jeden, dwa, trzy, cztery… — начинает Даниил. После еды ему вроде получше. Глаза у него странно блестят, и он опять пыхтит. Если Агнешка и медсестра, то, видимо, не очень хорошая.

— Что с ним такое?

— Инфекция, — говорит она, пожимая плечами, и повторяет числа дальше, на манер дурацкой песенки, пока меня не подмывает заорать.

Снаружи я осторожно вскрываю фасолевый стручок и разламываю один боб — посмотреть, есть ли там душа. Пытаюсь вдумать себя обратно в историю и перепридумываю Йозефа таким настоящим, чтобы он смог поехать в Линц. Я все еще не решила, как убью мальчика Адольфа, но это не трудно: я видела, как это делают многими способами. Ханна говорила, что он, по слухам, был одиноким ребенком, так что подружиться с ним было бы легко.

Я возвращаюсь в сарай, там ведьма требует рассказа про польские города. Она хочет тихое место, где нетрудно будет найти работу и жилье. Даниил притулился у стены. Глаза у него закрыты, и он долго не отвечает.

— Едвабне [203] В июле 1941 г. в деревне Едвабне произошел погром и массовое убийство местных евреев. , — говорит он и выпрямляется, внезапно бодрее. — Можешь сказать, что ты из Едвабне. Это на северо-востоке, рядом с Белостоком.

— Едвабне? — Ведьма хмурится на это название. — Я наверняка о нем слышала. Он знаменит? Что-то там произошло? Ты был в этом городке? Вернее сказать — это хорошее место для житья?

Даниил кивает, но я замечаю, как он сжимает кулаки.

— Едвабне был когда-то городом ткачей. У меня там дедушка с бабушкой жили. Вокруг красивые леса, там долгое, теплое лето. За последние годы так много людей… уехало, что там навалом пустых домов и лавок. — Он сжимает губы. — Думаю, тебе там будет самое место. Только надо выучить «Pochodzq z Jebwadnego» — «Я из Едвабне».

— Теперь поедим, — заявляет Агнешка, явно обрадованная таким будущим. — Будем пировать. Мальчик попоет нам польские песни. А потом ты, — она смотрит на меня, — поможешь мне состричь волосы. И я тогда расскажу, какая у меня есть новая мысль.

Но перед пиром нам предстоит кровавое убийство. Мы возвращаемся в башню.

Надвигается вечер, и голуби летят домой ночевать. Топ-топ-топ — топают ведьмины ноги, это она карабкается по лестнице, фи-фай-фо-фам [204] Из английской сказки «Джек и бобовый стебель», пер. Н. Шерешевской. — и здоровенный деревянный храповик, который дает ручкам поворачивать столб посередке, скрипит и стонет. Некоторые голуби вылетают наружу, многие хлопают крыльями и возятся под крышей, а кое-какие даже пытаются сесть Агнешке на голову-лютик… но наседки лишь пригибаются, расправляют крылья, чтобы защитить деток. Однако без толку: ведьма убьет всех до единого, если надо будет, она сотрет все голубиное население с лица земли. Ее ручищи тянутся, отпихивают матерей к стенке, выхватывают неоперившихся птенцов. Щелк! — и шейки у них ломаются. Бум! — мелкие тушки падают мне в подставленный подол. Я пытаюсь сделать то же, что обычно: сбежать в свою тайную часть, где волшебством или геройством я все исправляю, а вместо себя оставить автоматон, машину без всяких чувств, — только сегодня я так не могу. Дверь закрылась. Фантазии ушли. Слов нет. Может, такое бывает, когда придумываешь истории в историях, а сами они — тоже внутри историй: тогда они делаются чудовищно всамделишными.