Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма

— А что я могу поделать, Лидия? — спрашивал он у кровати. — Хуже некуда — ввязываться в такое, но сейчас время опасное. — Он взял мамину щетку для волос и провел рукой по щетине. — Как иначе мне ее уберечь?

Я высунулась из-за двери.

— Кого уберечь, пап?

Папа очень рассердился и вывел меня наружу.

— Пора тебе уже делать, что тебе велят, девушка.

— Не хочу уезжать. — Я уперлась и попыталась не дать запихнуть себя в машину. — Нет! Нет! — Я вопила так громко, что дама из соседнего дома распахнула окно — поглядеть. Папа втолкнул меня на заднее сиденье и завел мотор. Пригладил волосы и промокнул лоб, поглядывая на меня в зеркальце.

— Будь хорошей девочкой, и мы по дороге заедем в какое-нибудь славное место.

— Не буду. Не хочу.

— Ладно, Криста. — Папа вздохнул. Он теперь вздыхает гораздо чаще, чем прежде. Я забралась на сиденье и смотрела, как наш дом делался все меньше и меньше, пока совсем не исчез.

Новый дом громадный, с красивой новой мебелью и без всяких темных углов, чтоб там прятаться, не то что в нашем настоящем доме: Грет про него говорила, что в одиночку его невозможно содержать весь в чистоте. Внизу живет кошка с семьей новеньких котят. Снаружи у нас сад с цветами и деревьями, а не шумная улица. За стеной — большой зоопарк, но такой, куда не ходит много народу.

— Там тоже есть озера и леса, — говорит папа громче, потому что я все реву и топаю, и требую Грет. — Придет лето — будем ездить на пикники и собирать ягоды. А осенью пойдем за грибами — за Steinpilze и Pfifferlinge [19] Боровик, лисичка (нем.) . . Здорово, правда?

— Нет. Нет! Нет! — Кто будет низать грибы на нитки, если Грет больше нету? Кто будет вплетать мне ленты в косы? Кто расскажет сказку? Я валюсь на пол и сучу ногами.

— Прекрати, Криста, — говорит папа резко. — Ты уже большая девочка, не ребенок. — Он поднимает меня и усаживает в кресло. Я ору и колочу пятками по сиденью. Взгляд у папы мечется от меня к двери. — Прекрати! Не то я тебя шлепну.

Сую большой палец в рот, соплю и икаю. Папа берет платок, велит высморкаться.

— Так-то лучше. — Отходит к окну, выглядывает наружу. — Я здесь только ради тебя, Криста, — говорит он тихонько. — Если бы не ты… — Он опять вздыхает и добавляет громче: — Мы тут хотя бы в безопасности. Можешь играть где тебе угодно. Все опасные звери — за стенкой, и там есть охранники со злыми собаками, чтоб никто никогда не выбрался наружу.

— Когда моя Грет приедет?

Папа хмурится.

— Грет сюда нельзя. Это особое место.

— Мне так не нравится. Хочу домой. Хочу Грет.

— Довольно. Ты знаешь, что бывает с плохими девочками, которые не делают, что им велят? В один прекрасный день узнаешь. И тогда пожалеешь.

Мне без Грет одиноко.

Я не скучаю по тому, как она вопила на меня, шлепала меня посудной тряпкой, продирала расческой мне волосы или заставляла пить молоко, даже когда на нем пенки. Папа хоть и грозится, но никогда не бьет меня, как Грет. Наоборот, сажает меня к себе на колени и долго разговаривает про то, как быть хорошей, как славные девочки должны себя вести. Но он и не тискает меня, как Грет. Он меня берет за руку. Иногда целует в макушку. Грет же меня всю обнимала так, что дух вон, и щекотала, когда была в настроении. Она меня целовала на ночь и подтыкала одеяло — если, конечно, я ее не злила. Тогда она кричала: «А ну пошла к себе наверх, с глаз моих прочь, и, глядишь, нечистый не утащит тебя ночью». Папа же просто стоит у кровати и уповает, что я буду крепко спать.

Но главное, я скучаю по сказкам Грет. У нее про что угодно найдется история — про то, про сё, про всё, каждый раз новенькая, на каждый день недели, почти на любую ее работенку. Были у нее пыхтящие, сопящие истории постирочных дней и жаркие, краснолицые — для глажки. Были у нее и быстрые истории — под готовку вареников или Apfelstrudel [20] Яблочный пирог (нем.) . , и долгие-предолгие — под вечера с шитьем и штопкой. Здесь люди иногда читают мне истории из книг. В голове их не носят. И голоса изображать, как Грет, они не умеют. Принцессам она делала голоса, как медовый пирог, трескучие, как горящая бумага, — ведьмам, могучий рев — злодеям, задорные — отважным героям. А местные не поют. Не умеют правильно рожи корчить. И все их истории обычно миленькие и хорошо заканчиваются. А у Грет они были жуткие — особенно под которые печень рубят и потрошат рыбу.

— Давным-давно, — начинает Грет, выхватывая точило из лохани с водой, — на хуторе близ Заксенхаузена [21] Заксенхаузен (от нем. «дом саксов») — концентрационный лагерь преимущественно для политических заключенных в Ораниенбурге, Германия (1936–1945). жил человек, который пустил своих детей посмотреть, как он забивает свинью. — Она проводит лезвием самого здоровенного кухонного ножа по точилу, от кончика до рукоятки, с длинным дрожащим вжи-и-икш — как будто пираты рубят воздух саблями. У меня по спине мурашки. Еще раз. Еще. — В тот же день, погодя, дети пошли играть, и старший ребенок сказал младшему: «Ты будешь свинкой. А я — мясником». И тут… — Грет сует руку в корзину и плюхает окровавленный шмат на стол. Примеривается свежезаточенным ножом. — Старший ребенок взял блестящий нож и перерезал младшему брату горло.