Элайза Грэнвилл: Гретель и тьма

— Пигмалион изваял только Галатею, — ответила Лили, — а я — одна из многих. С такими лицом и телом, какие вы видите перед собой, нас тысячи. Машины, подобные мне, снабжены приятной женской внешностью, если нет другого запроса. Поскольку мы не мертвы и не живы, наша внешность нам безразлична.

Йозеф уперся локтями в колени и свел пальцы вместе.

— Галатею призвала к жизни Афродита. Как у вас получается двигаться, дышать, думать и говорить?

— Электрические импульсы, — ответила Лили и потерла левое запястье, — как и в человеческих телах.

— Но, — настаивал он, — каков эквивалент Божественной искры, коей оживляется человеческое дитя?

— Такой же. Электрический заряд, не более. — Она посмотрела на него в упор. — Как молния из Blitzfänger[18] Громоотвод (нем.) . .

— Из того, что вы говорите, следует… — тут Йозеф метнул взгляд в сторону, раздраженный вспышкой пыхтения и цыканья, донесшихся от окна, — …что единственная разница между человеком и машиной вроде вас сводится, судя по всему, к душе.

Лили покачала головой.

— Душе нужно лишь одно: пережить все возможные разновидности боли, какие может предложить этот мир. Души так охочи до боли, что им нет дела, естественно тело или рукотворно. В естественном теле душа может чувствовать боль. В рукотворном — наблюдает за результатами.

— Но есть же и удовольствия, — вымолвил Йозеф, глубоко потрясенный. — Любовь, дружба, служение, знание.

— Удовольствие — лишь тропа к боли, потому что оно всегда заканчивается… — Лили глянула в потолок, Йозеф проследил за ее взглядом. Они, похоже, влетали в приоткрытое окно — другие бабочки, ибо сейчас не менее полусотни их безнадежно билось о штукатурку.

Гудрун придется выгонять их щеткой. В саду, судя по всему, нашествие этих созданий.

— Чем? — настаивал на ответе Йозеф.

— Смертью, — сказала Лили. — Страх умирания приносит людям величайшую боль. Смерть присуща любому виду радости. И смерть прекращает любую боль.

— А что происходит, когда умирает машина? Возвращается ли ее душа к Богу?

— Бог — изобретение человека, — ответила Лили.

— Довольно. — Гудрун, пунцовая, дрожащая, втиснулась между Йозефом и Лили, на ходу запихивая шитье в корзинку. — Не собираюсь я больше слушать это беззаконие. Что бы сказал ваш отец, герр доктор? Что бы он сказал? — Тут она обернулась к Лили. — Еду я тебе позже принесу, девонька. Хочешь — ешь, а не хочешь — не надо. Я в твои гнусные игры играть отказываюсь. И кстати, не жди, что я тебя буду спать укладывать. Ты сама о себе вполне в силах позаботиться.

Йозеф оказался за дверью, которую с грохотом захлопнули, сам не понимая как.

— Поражаюсь, как вы можете вести такие вот беседы, герр доктор, — сказала Гудрун.

— Видимо, какая-то разновидность многобожия, — пробормотал Йозеф. — Она хорошо образованная девушка.

— Она умеет читать, если вы об этом. У нее в комнате все до единой книжки снимали с полки. Точно вам говорю. Объяснять, с чего я взяла, не буду. Скажу только, что у меня всего одна пара рук, а дом у вас немаленький. — Гудрун поджала губы. — Если, конечно, она не пыталась выяснить, не спрятано ли чего за книгами.

Сегодня, обнаружив, что деликатные уговоры не приносят плодов, а прямой приказ тут же исполняется, провел с фройляйн Лили две беседы. Выяснилось, что девушка хорошо образована и обладает изрядным умом. Однако, что бы ни случилось в ее прошлом, оно привело к растождествлению Лили с ее эмоциональным откликом. Лили утверждает, что не испытывает никаких чувств — ни отрицательных, ни положительных, — что она, короче говоря, превратилась в машину. Ее толкование этой фантазии — мрачный, безрадостный взгляд на мир, поддержанный простой логикой, почерпнутой из атеистической литературы. Лили также помянула человека, ответственного, похоже, за нападение на нее. Она именует его чудовищем и смело утверждает, что найдет его и убедится, что его накажут. Я уверен, что мы добились заметного улучшения и Лили готова к лечению.

Папа говорит, мне надо радоваться, что я родилась в таком красивом месте. Тут много важных людей. Которые кое-что значат. Которые добьются для всех лучшего будущего. А я вот совсем не рада и не думаю, что он радуется сам. Когда мы уезжали из настоящего нашего дома, папа сказал, чтоб я осталась в машине с игрушками и книжками, а сам отправился запирать дом. Чуть погодя я пошла за ним и услышала, как он бродит по дому и разговаривает с мамой, а это глупость ужасная, потому что мамы там нету.