Сергей Герман: Фраер

Сзади, словно восточная женщина за своим господином, семенил Пися. Было слышно, как Влас покрикивает на него.

Семья завхоза следовала в баню.

Виталик встал. Закурил сигарету и насвистывая пошёл в барак.

Боль глухо билась в мою черепную коробку.

Думаю, что Виталик обиделся за мои слова. Конечно обиделся.

Наверное я стал слишком циничным.

Когда я вернулся, Женька, громко прихлёбывая, пил чай.

Я лёг на шконку и закрыл глаза. На душе было тоскливо. За много лет я так и не научился расставаться с теми, кто был мне дорог.

Даже, если они уходили на волю.

Зона — есть зона. Здесь всё непредсказуемо. Лязг замка, вызов к ДПНК и тебя ждёт очередной шок. Жизнь, до этого казавшаяся размеренной и устоявшейся делает разворот на 180 градусов.

Я долгое время жил с ощущением того, что что-то должно случиться. Странная тоска поселилась в моей груди. Предчувствие редко обманывало меня.

Несколько раз я видел как Гена что-то втирал Владику. Убеждал.

Потом я проклинал себя, что не придал этому значения.

Через пару дней, когда Женька зашёл в телевизионку, Влад лежал на полу, изо рта у него шла слюна. Глаза замутились, тело дёргалось в агонии. Рядом валялся пакетик с порошком, которым травили тараканов. Топоча ботинками прибежал Гена.

— Чего стоишь, бес — крикнул Женька, — тащим его на крест…

Через пятнадцать минут он вернулся. Сел на стул, сгорбился. Сказал:

— Всё… Нацепили бирку на ногу. Прижмурился, Владик.

Матери дали телеграмму.

Хоронили слякотным апрельским днём. Стояла поганая оттепель, дождь, мокреть под ногами.

Кладбище выглядело уныло и мерзко. Ветер гонял мокрые листы бумаги, полиэтиленовые пакеты, бумажные стаканчики. Кое — где стояли проржавевшие оградки.

Где-то на задворках кладбища, расконвоированные зэки выкопали Владику могилу. Яма была полна воды. В неё опустили дощатый, наспех сколоченный на промзоне гроб.

Вечером мы с Женькой чифирнули за упокой грешной, уже отлетевшей души.

Женька сказал:

— Какие-то полчаса и сплёл лапти человек, будто не жил. Будто и не было его на свете. Спрашивается, зачем рождался, зачем жил?

Лагерь ко всему прочему прививает человеку циничное отношение не только к жизни, но и смерти. Итог человеческой жизни подводится одной фразой — «сплёл лапти».

Я получил приглашение на днюху от Славы Васенёва. Ему исполнилось сорок два.

На длинном столе стояли тарелки с колбасой, сыром, большая миска с квашеной капустой. Посередине большая сковорода с жареной картошкой. Стол не то чтоб очень богатый, зато разнообразный, уставленный и уложенный сверх меры.

Именинник пpинёс в чайнике pазбавленный спиpт; поставил на стол покрытые эмалью кружки и стеклянные чайные стаканы.

Сегодня можно было не бояться ментов. Васенёв был человеком авторитетным.

Атас не выставляли. Разрешение на разумное потребление спиртного было получено на самом высоком уровне.

Я опpокинул в себя стакан. Спирт огнём обжёг горло.

Hа поpоге выpосла новая фигуpа. Гость принёс большой торт.

— Извини Слава, за опоздание. — Сказал он. — Ждал пока, торт с воли затянут.

Растроганный Слава пpижимает pуку к сеpдцу — благодарю пацаны!

За столом льётся неспешный мужской разговор. Так разговаривали деревенские мужики, вернувшиеся с поля во время страды.

Кто-то сказал, вышел указ об амнистии хозяйственников. Дескать через пару недель начнут отпускать тех, у кого — 93 прим. «Хищение в особо крупных размерах».

В России постоянно чего то ждут. Электорат — выборы. Трудящиеся зарплату. Население — роста цен, дефолта, денежной реформы. Зэки ждут амнистию.

Васенёв размечтался, — «Скоро дома буду». У него действительно было хищение в особо крупном, только через разбой. Слава с подельниками ограбил инкассаторскую машину, получил пятнашку. Осталось два. Немного. Но всё равно хотелось раньше.