Сергей Герман - Фраер

Я прочел помиловку вслух. Её слушал весь барак. Решили отправлять её через волю. Потом Колобок поставил свою подпись, а утром отдал бесконвойникам, чтобы они отправили письмо через вольняшек.

Шло время, месяц за месяцем. Колобок ждал и радовался как ребёнок. Говорил, что если через три — четыре месяца нет отказа, значит помиловка попала на рассмотрение.

Сам я никаких жалоб и никаких просьб о помиловании или пересмотре дела — не писал. Зачем? Шесть лет, это не срок. К тому же в отличие от многих знал, что был виноват.

Мы курили анашу на лестничной площадке под крышей ПТУ.

Там осуждённым давали профессии, которые должны были помочь им порвать с преступным прошлым. Были группы сварщиков, электриков, швей — мотористов.

Нужно было подняться вверх по загаженным, вышарканным ступеням металлической лестницы. Железные, тронутые ржавчиной перила качались при прикосновении.

Но зато при взгляде вниз был виден лестничный пролёт и в приоткрытую дверь затоптанное, заплёванное крыльцо. Всё напоминало подъезд какой — нибудь хрущобы. На какую то долю секунды возникало ощущение, что ты не в зоне.

Если смотреть вверх, через маленькое мутное окошко, была видна крыша девятиэтажки, в которой я раньше жил. Как говорится, раньше жил напротив тюрьмы. Сейчас напротив дома.

Я смотрю на обосраный воробьями подоконник.

На душе тоскливо. За окном вместе с облаками проплывала моя жизнь.

Неужели мне придётся чалить все шесть лет?

Из окна барака звучала песня Марины Журавлёвой, и зловещие тени через окно уползали с лестничной площадки на улицу.

И оставались там.

Подходило время возвращаться в барак. Не хотелось возвращаться в реальность, в которой, было неуютно моей больной душе.

В зоне была расконвойка. Расконвоированные зэки жили в зоне, но работали в городе. В основном на ЖБИ, или на кирпичном заводе. Среди расконвойников не было простых ребят с улицы, у каждого из них была лохматая лапа в администрации лагеря, у кого то кум, у кого то замполит, так как за одно примерное поведение за колючую проволоку вряд ли бы кого отпустили.

Расконвойка совсем недавно переехала в новое помещение. Раньше коридор и несколько комнат принадлежали клубу. В комнатах жили клубные козлы. С размахом жили. На стенах были наклеены обои. Душевая комната, кухня. Завхозом расконвойки был Мишкин кент, Коля однокрылый. Однокрылый, потому, что несколько лет назад прессом ему отрубило кисть руки.

Колобок сходил на экскурсию. Вернулся потрясённый. Цокал языком, говорил, что в таких условиях готов сидеть до конца жизни.

Колобок не забыл экскурсии. Долго о чём то говорил с дядей Славой.

Тот пригласил меня на чай и после недолгой беседы сказал:

— Было бы неплохо тебе перебраться на расконвойку. Сможешь спокойно ехать сам, пристроить семейников и людям доброе дело сделаешь.

Я выкатил глаза.

— Не понял? Каким образом? У меня же полоса!

— Заедешь завхозом. Однокрылым недовольны и братва, и мусора.

— Козлом? — Засомневался я.

— Ничего страшного. — Успокоил дядя Слава. Должность козлячья, зато много пользы принесёшь. Я же тебя не в СВП советую и не шнырём в ШИЗО.

— Непонятно — продолжал я сомневаться. А Однокрылого куда? Он ведь в этот портфель зубами вцепился.

— Это не твоя печаль, — продолжил дядя Слава. — Однокрылый скоро на больничку поедет, у него группа инвалидности заканчивается. Надо продлевать. Там его тормознут на пару недель. А ты за это время наведаешься к Бабкину. Поговоришь за жизнь. Намекнёшь на освободившуюся вакансию. Не думаю, что он откажет студенческому товарищу.

Пришёл отрядник, сообщил, что приехал мой отец. Просит свиданку, но его не пускают. График составляется за несколько месяцев вперёд. Отец приехал внезапно. Никого не волнует, что он ехал за тысячу километров.

— Гражданин начальник, что делать? — Обратился я к отряднику.

Тот развёл руками.

— Тут я бессилен. Беги к хозяину. Он сейчас в зоне.

К моему счастью полковник внутренней службы Бастор оказался на рабочем месте. Он сидел у себя в резиденции, в кабинете, отделанном мореным дубом.

Кабинет был обычный. Снаружи, за стеклом — решетка. В углу справа — несгораемый сейф чёрного цвета с пластилиновой печатью.

До блеска натертый паркет и у окна в большом горшке невысокая пальма с тонким, бамбуковидным стволом.

На стенах развешаны экспонаты зэковского творчества — картины, распятия, иконы.