Борис Васильев - Глухомань

И наступил момент, который, как мне показалось, очень даже оправдывал мое полное невмешательство. В прессе все чаще замелькали статьи о необходимости переговоров с чеченскими лидерами, правда, ни газеты, ни телевидение особенно не выделяли, с какими именно. То ли с родными нам вчерашними, то ли с пугающими нас завтрашними. Первых представлял Завгаев, вторых — Герой Советского Союза генерал-лейтенант Дудаев. И аккурат в этот бурный спор внезапно вмешался военный министр Грачев, бодро заявивший с телеэкрана, что для разгрома дудаевцев нужен «десантный полк, и два часа делов».

Это заявление самого главного вояки современной демократической России вселило невероятную решимость в сторонников, мягко говоря, дальнейшего развития всего военно-промышленного комплекса, который загибался ввиду нашей подчеркнуто мирной политики. Мы и из Европы все войска повывели, и из Афганистана ушли, оставив там тысячи могил, и с НАТО сели за один стол, чтобы потолковать по душам, и очень многим, прямо скажем, это не нравилось, потому что мы уже привыкли выпускать десятки тысяч танков и миллионы единиц разнообразного стрелкового оружия. А вот делать современные автомобили, телевизоры или хотя бы кухонные комбайны так и не научились, и на поле конкурентной борьбы нас ожидал полный конфуз. Зато на иных полях мы могли вволю потратить патронов и снарядов, наломать автоматов и спалить пару тысяч танков. И вновь оживившиеся ура-патриоты на каждом углу орали, что это-де и есть пресловутый «особый путь» России.

Так я себе представлял тогда вдруг вспыхнувшую античеченскую истерию. В этом проглядывала, как я сейчас понимаю, наивная попытка объяснить самому себе необходимость того, на что военный министр потребовал «десантный полк, и два часа делов». Я ведь был прежде всего промышленным «генералом», а не директором по выпуску макарон. Отрезвление пришло значительно позже, а похмелье оказалось весьма тяжелым не столько даже для меня, сколько для всей нашей российской глухомани.

Впрочем, меня и в те времена пытались образумить, но я получил новые станки, заказ, гарантированную оплату труда и даже некоторое расширение производства. Холодный душ вылил на меня профессор Иван Федорович. Танечкин бесквартирный дед.

Это случилось во время нашего традиционного похода в гости к ее родителям. Они всегда искренне радовались нам, готовились, угощали, чем только могли при обезумевших ценах, ну и, естественно, мужчины давили бутылочку, которую я приносил с собой. А пока мать и дочь накрывали на стол, Павел Николаевич принимал меня в своем кабинетике. То бишь в бывшей комнатке Танечки.

— Кавказ совсем распоясался, — ворчал он, строго сдвинув брови. — Это же нарушение всех международных норм! Все народы Кавказа в свое время принесли присягу русскому царю, а мы, современная Россия, являемся правопреемниками…

— Все знания ныне черпают в колодцах, — туманно сказал профессор. — А это, заметьте, самые точные знания, потому что их можно пощупать руками. И тут уж все зависит от того, что выроешь, то есть от места, где вздумалось этот колодец копать.

— Не понял я ваших намеков, Иван Федорович, — недовольно заметил мой тесть.

— Это не намеки, это — аллегория, Павел. Ну, к примеру, вздумалось болгарину копать колодец. Копал он, копал и выкопал… гробницу фракийских царей. Уже ограбленную в древности, но — с абсолютно целыми фресками на стенах. А некий итальянец в поисках воды дорылся до мраморной статуи Венеры. А чеченцы в подобных случаях знаете что чаще всего находят? Нефть. Нефть, которую можно черпать ведрами без всяких насосов.

— Что-то я опять недопонял… — вздохнул Павел Николаевич. — Где, как говорится, именье, а где — вода.

— Да в том-то и дело, что не вода, Павел, — вздохнул и профессор. — Нефть, а не вода. И рыночная цена этой неф-ти сегодня в наших глазах многократно превышает культурную и историческую ценность как фракийской гробницы, так и мраморной Венеры. И если наша чеченофобия снизу подпирается базарными отношениями, то в высоких кабинетах она отчетливо попахивает нефтью.

— Однако о нефти что-то все помалкивают, — сказал я. — Даже пресса демократической ориентации.

— Так ведь для нас понятие демократии — партийное, а не мировоззренческое. Так именуют себя сторонники реформ, не более того. К примеру, приватизация, проведенная демократом Чубайсом, столь же далека от демократии, как Лондонский или, там, Парижский банк от советской сберкассы.