Борис Васильев - Глухомань

— Я плавать-то не умею, а — девчонки на берегу. На комсомольском отдыхе дело случилось. Ну, нахлебался и пошел ко дну как утюг, правда, зато улыбку давил, как удавленник. А очнулся на берегу! На берегу, искусственное дыхание мне делают…

Вот тут, пожалуй, и абзацу место найдется.

Представляете, шашлычок с лучком, водочка в запотевшей бутылочке, и Метелькин наконец-таки замолчал. Один друг что-то об огородах опять завздыхал, второй дружбе народов нарадоваться вдосталь никак не может, Метелькин помалкивает, а третий, так сказать, свежеиспеченный знакомец, на вкус еще не распробованный, вдруг — поперек всех вздохов и радостей:

— Дружба народов — очередная советская бессмыслица. Просто пустой лозунг.

— Что значит: пустой, слушай?.. — вскипел горячий грузин. — Зачем так говоришь? Дружба — великая цель, дружба — мечта, понимаешь? Мечта народов — вот что такое наша дружба!

— Наша? Вот наша с тобой — полностью согласен. У костра да за бутылочкой с шашлыком. Только для всех не хватит ни шашлыка, ни бутылок.

— Зачем говоришь так, слушай? Дружба, это… Как бы сказать?.. Кирпичи будущего — дружба! Вот! Кирпичи будущего!

— Из кирпичей будущего чаще всего тюрьмы строят.

Что и говорить, странным нам поначалу показался новый знакомец. Вроде бы и верно говорил, но всегда — против шерсти. И скулами при этом очень уж хмуро ворочал. Вязко, угрюмо и тяжело. Я не выдержал, спросил негромко:

— Что колючий, как ерш? Язва скулит, что ли?

— Язва, — буркнул в ответ. — Неизлечимая. И лекарств от нее никаких нет. Разве что напиться до беспамятства.

— Сурово. Где подцепил?

— Мне подцепили.

— Да ты хоть у шашлыка не темни, Маркелов. Не хочешь — не говори, твое дело.

— Общее, — сказал. — Общее это наше дело, а отдуваться пришлось в одиночку.

Я очень тогда, помнится, разозлился:

— Все! Поговорили, и — точка. Извини, если что не так, как говорится.

Помолчал он, посопел. Потом спросил вдруг:

— У тебя место рождения имеется?

— Естественно, — говорю.

— Так вот, у меня нет его, места рождения. Это естественно или — как?

— То есть… — я малость оторопел. — То есть как так — нет? Ты же где-то родился?

— Я-то родился, а место… Место исчезло. Как говорится, с концами. И на земле более не числится.

— Что-то ничего я не понимаю. Может, объяснишь по-человечески, без тумана.

— Человеческого там ничего не было. — Маркелов вздохнул. — Какое тебе человеческое в великих замыслах, как изгадить землю, на которой живешь? А первым таким планом…

Он вдруг замолчал, точно прислушиваясь к самому себе. Мы ждали, что он скажет, однако пришлось подтолкнуть:

— Что с первым планом-то, Маркелов?

— Что?.. — он словно очнулся. — Скажи лучше, где центр красоты России?

— Третьяковка, — буркнул Ким.

— Третьяковка — красота писаная. А где была неписаная, о которой песни по всей Руси пели?

— Волга, наверно, — сказал я.

— Вот. — Маркелов зачем-то погрозил мне пальцем. — А красота — опасна, она нас спасти могла, всю Россию спа-сти могла, весь народ. Потому-то и решено было расправиться с ней в первую очередь.

— Как расправиться? — насторожился Кобаладзе. — Скажи, какой смысл вкладываешь?

— Большой. Такой Волгу сделать, чтоб с Марса ее видно было. Затопить к такой-то матери, и вся недолга. И все исчезнет. Все!.. Берега в сосновых борах, заливные луга, хру-стальная вода, перекаты, стерлядь под Нижним Новгородом и вообще вся рыба. Цепь болот от Рыбинска до Волго-града вместо Волги-матушки. Гнилых, неподвижных, все заливших стоячей водой и ничего не давших.

— Электричество, — Ким опять буркнул, точно подбрасывал полешко в костер.

— А что, кроме Волги, рек не нашлось? Да в Сибири…

— Сибирь далеко слишком, — сказал я. — Посчитали — невыгодно оказалось.

— Это при рабском-то труде нашем невыгодно? — Маркелов зло усмехнулся. — Да там зеки одними лопатами любую плотину бы построили, как никому не нужный Беломорско-Балтийский канал имени товарища Сталина. Даже не за лишнюю пайку хлеба — за то, чтобы били хотя бы через день. Вот тебе и вся лампочка Ильича.

Странный это был разговор, я даже заподозрил, не провокацию ли нам устраивают. И только подумал об этом, как Ким сказал:

— Посадят тебя.

Маркелов глянул на него, поразмышлял, пожевал губами. И усмехнулся:

— Это вряд ли. Под их задами и так уж кресла трещат.

— Убежден? — спросил я с некоторой надеждой на то, что слух у нового знакомца лучше, чем у меня.