Э. Доктороу - Гомер и Лэнгли

Непременно скажу в защиту моего брата, что ему многое приходилось держать в голове. То было время, когда род человеческий вел себя отвратительно: например, на юге взорвали баптистскую церковь, в которой во время занятий воскресной школы были убиты четыре чернокожие девочки. Это известие лишило брата рассудка: бывали случаи, видите ли, когда его цинизм давал трещину и становилось видно сердце. Но чудовищность случившегося позволила ему создать еще один раздел событий, чреватых продолжениями, для универсальной газеты: убийство невинных, — в этот раздел были включены не только те маленькие девочки, но и студенты колледжей, убитые в результате стрельбы, и молодые люди, лишенные жизни при регистрации избирателей, — все в то же самое отвратительное время. А потом ему, разумеется, пришлось завести папку на политические убийства: у нас произошло три или четыре таковых, а возможно, еще и папку на массовые задержания сотен уличных демонстрантов, которых согнали в загон на окраине в Вашингтоне. Брат не мог решить, следует ли включать такое событие в раздел произвола полиции на основе тактики «дубинкой-по-башке», которая применялась к антивоенным демонстрантам в других городах, или это что-то другое.

Газета мечты Лэнгли не могла быть просто регистратором событий, ее единственный выпуск на все времена требовал ясного и недвусмысленного отчета о том, что составляет нашу жизнь. Так что большой организационной проблемой было отобрать из ежедневных газет за многие годы базовые эпизоды и виды деятельности на все времена.

Все последующие годы его ждали одни испытания. Однажды он рассказал мне о массовом самоубийстве девятисот человек, живших в маленькой латиноамериканской стране, о которой я прежде и не слыхивал. Они были американцами, которые уехали туда, чтобы жить в хижинах, стоявших в несколько рядов, и это их вождь расписывал им как идеальный коммунистический рай. Они готовили себя к самоубийству, выпивая безвредную красную жидкость вместо яда, но, когда пришло время и вождь объявил, что невозможно больше терпеть угнетение окружающего мира, они не колеблясь проглотили настоящую отраву. Все девятьсот. Я спросил Лэнгли: «Куда ты отнесешь это событие?» Он сказал, что поначалу думал поместить его в папку «Мода», как и то, когда все разом меняют цвет одежды. Или когда какое-то словечко из сленга вдруг оказывается на устах у всех. «Но в конце концов, — сказал брат, — я поместил это в еще формирующуюся папку для событий, о которых возвещают аршинные заголовки: «Уникальное». Там это должно полежать в ожидании, пока не случится еще один приступ безумия в духе знаменитого шествия леммингов. А у меня есть подозрение, что он непременно случится», — добавил он.

Президентские должностные преступления в те годы составили еще один раздел в этом досье брата. «Пока следующий президент не нарушит Конституцию, которую он поклялся защищать, такое событие нельзя расценивать как чреватое продолжением. Но я жду», — пояснил он.

Однажды мой брат вошел с утренней газетой и, не говоря ни слова, принялся закрывать ставни на окнах и запирать их. Я слышал, как бухали, сходясь, ставни, словно тяжелые двери, и следил, как уходит с моих глаз патина просветленной темноты. Воздух в особняке стал прохладнее. Странный сдавленный звук вырвался из горла моего брата, в котором я далеко не сразу распознал старание не утратить выдержку.

Жуткое подозрение — аж сердце защемило — заставило меня подняться из-за рояля.

— Что случилось? — спросил я.

Он прочел: «В отдаленной деревушке Центральной Америки в неглубокой могиле были найдены тела четырех американских монахинь. Их изнасиловали и расстреляли. Об их именах пока ничего не сообщается».

Не хотелось верить тому, что я услышал. Я настаивал: пока не назовут имена, мы не можем быть уверены, что одной из этих монахинь была Мария Элизабет Риордан.

Лэнгли пошел наверх и отыскал жестяную коробочку, где хранил ее письма. Она писала нам время от времени, поскольку орден мотал ее по свету: она переезжала из одной африканской страны в другую, потом ездила по странам Южной Азии, а через несколько лет — по деревням Центральной Америки. Письма были одинаковы, где бы она ни была, словно она совершала кругосветное путешествие по миру разрушения и смерти. «Дорогие друзья, — писала она в последнем письме, — я здесь, в этой стране лишений, раздираемой гражданской войной. Как раз на прошлой неделе пришли солдаты и увели из деревни нескольких мужчин и расстреляли их за связь с мятежниками. Они были всего лишь бедными крестьянами, пытавшимися прокормить свои семьи. Остались только старики, женщины и дети. Мы даем им утешение, какое можем».