Э. Доктороу - Гомер и Лэнгли

Да. Хорошо помню тот вечер. Когда мы с Лэнгли собрались уходить, мой новый друг Винсент отправил нас домой на своей машине. И машина тоже была будь здоров, с басовито урчащим мотором и плюшевыми сиденьями, с сопровождающим, который сидел впереди рядом с шофером, — эдакое гангстерское подобие ливрейного лакея.

Машина остановилась перед нашей дверью и, после того как мы вышли, еще целую минуту стояла, урча работавшим вхолостую двигателем, лишь потом уехала. Лэнгли бросил: «Знаешь, это была ошибка». Мы остановились на верхних ступенях крыльца. Был уже, должно быть, четвертый час ночи. Я славно провел время. Воздух был свеж. Где-то самое начало весны. Я чувствовал запах набухших почек на деревьях в парке через дорогу. Я вздохнул полной грудью. Ощутил себя сильным. Я и был сильным, я был молод и силен. Я спросил у Лэнгли, почему это было ошибкой. «Не нравится мне, что эти мерзавцы знают теперь, где мы живем», — пояснил Лэнгли.

Лэнгли не насмехался над моим утверждением, будто я способен видеть, пропустив несколько рюмок.

— Знаешь, Гомер, — сказал он, — среди философов идут нескончаемые споры, видим мы реальный мир или всего лишь мир, который воссоздает наш разум, что не обязательно одно и то же. Так вот, если это так, если реальный мир — это А, а видимое нами его отражение в сознании — это Б (и это еще лучшее из того, на что мы можем рассчитывать), то это вообще не должно тебя волновать.

— Как знать, — сказал я, — возможно, выяснится, что мои глаза ничуть не хуже, чем у любого другого.

— Да, и, возможно, настанет день, когда ты, став старше и узнав больше, накопив в своем сознании больше опыта, окажешься способен и трезвым видеть то, что сейчас ты видишь пьяным.

В этом Лэнгли был убежден потому, что это в точности вписывалось в его «теорию замещений», которую он уже успел развить в рассуждении метафизического толка о повторяемости или возврате жизненных событий — одно и то же происходит раз за разом, в особенности если учитывать поставленные человеческому разуму пределы, ведь Homo sapiens — это вид, у которого, по словам брата, разума просто не хватает. Так что то, что известно из прошлого, может быть применено к настоящему. Мои дедуктивные видения полностью согласовывались с основным занятием Лэнгли, коллекционированием ежедневных газет, конечная цель которого состояла в создании когда-нибудь в будущем выпуска газеты, которую можно будет читать веки вечные — и этого будет достаточно для любого дня из цепочки длиной в вечность.

Я немного расскажу об этом, поскольку, хотя у Лэнгли было много разных занятий (что естественно для столь беспокойного ума, как у него), собирать газеты он не бросал никогда. Интерес к ним не пропадал у него с самого первого дня, когда он вышел купить утренние газеты, и до конца его жизни, когда кипы газет и ящики с вырезками выросли от пола до потолка во всех помещениях нашего дома.

Лэнгли был занят тем, чтобы подсчитывать и раскладывать по темам газетные сообщения: вторжения, войны, массовые побоища, авто-, авиа- и железнодорожные катастрофы, любовные скандалы, церковные скандалы, ограбления, убийства, линчевание, насилие, политические ошибки (с подтемой о мошенничествах на выборах), произвол полиции, гангстерские разборки, инвестиционные аферы, забастовки, пожары в жилых кварталах, суды гражданские, суды уголовные и так далее. Имелась отдельная категория для стихийных бедствий, таких как эпидемии, землетрясения и ураганы.

Всех категорий я припомнить не в силах. Как разъяснял брат, в конце концов (он не уточнял, когда именно) он подберет достаточно статистических данных, чтобы свести свои изыскания к типологии событий, которые в силу частой повторяемости являются основополагающими для человеческого поведения. Тогда он проведет дальнейшие статистические сравнения, с тем чтобы утвердить порядок газетных трафаретов и определить, какие заметки следует помещать на первой полосе, какие на второй — и так далее. Необходимо также аннотировать фотографии и отобрать их по типичности, только это, признавался брат, трудно. Возможно, фотографиями он пользоваться не станет. Замысел был грандиозный, это отнимало у него по нескольку часов в день. Он выскакивал за всеми утренними газетами, днем — за вечерними, а ведь были еще деловые издания, эротические газетенки, издания, посвященные всяким странностям, водевильные [14] Этот вид эстрадного представления в первой четверти XX века был чрезвычайно распространен в США, к 1910 г. только в Нью-Йорке действовало более 30 театров, работавших круглосуточно. Представление строилось на контрасте, сочетая номера разных жанров, выступления звезд и малоизвестных исполнителей, объединенные в единое целое. Интерес к водевилю резко упал к 1930-м из-за конкуренции звукового кино и в связи с началом Великой депрессии. Перед Второй мировой войной сохранял популярность лишь бурлеск, в частности благодаря интересу публики к стриптиз-шоу. обозрения и так далее. Брат намеревался в итоге зафиксировать жизнь Америки в одном-единственном издании, он называл его вечно свежей не имеющей даты газетой Кольера — единственной газетой, которая навсегда понадобится всем и каждому.