Франсиско Голдман - Скажи ее имя

Дни были такими долгими, что к вечеру она уже не была уверена, что произошло сегодня утром, а что накануне. Вечер наступал как долгожданный сюрприз, остужая раскаленный песок, наполняя небо и воздух неуловимыми фруктовыми нотками, пока постепенно не становилось слишком темно, чтобы читать. Ночь не несла тревог, и Аура будто вновь возвращалась в детство. Когда она засыпала, прислушиваясь к монотонному шуму волн, ей было уютно сознавать свою недосягаемость. Сыновья рыбака часами играли в футбол резиновым мячом, который так сильно сдулся, что больше походил на старую шляпу, а крошечные дочки, ходившие в состоявшую из одной классной комнаты сельскую школу в Масунте, никогда не переставали болтать. Девочки таскали с собой своих маленьких питомцев, попугайчиков и котят, словно те были их любимыми тряпичными куклами. В тот приезд, как и в последующие, выучив наизусть все детские имена, Аура постоянно их фотографировала. Ее пугала темная линия джунглей и пальм, тянувшаяся вдоль пляжа, там, должно быть, водились змеи, и Ауре мерещились глаза, смотрящие на нее из густой тени. В плотном предрассветном тумане фигуры людей, бродящих по песку, выглядели как призраки из Комалы [23] Комала — город призраков из романа «Педро Парамо» (1955) мексиканского писателя Хуана Рульфо. .

На одном краю пляжа громоздился отвесный утес, увенчанный огромным одиноким крестом. Тысячи лет эрозии выточили треугольное отверстие в груде выдающихся в океан гигантских валунов у подножия скалы; так образовалось каменное окно — «вентанилья», в честь которого пляж получил свое название, это окно разрывало цельность неба и обрамляло каждый заход солнца. Она провела много часов, пытаясь представить, как ветер и океан проникали внутрь утеса, на что было похоже то мгновение, когда свет и брызги впервые прорвались насквозь? Пляж Вентанилья был распахнут навстречу океану, приносившему грозные волны и коварные течения. Всех предупреждали, что плавать тут опасно, но серферы казались совершенно неустрашимыми.

Океан окружает тебя, стоит только приблизиться к кромке воды, писала она в дневнике, толкает, тянет, заманивает шипением пенящегося в отливной волне песка. Тяжелые завораживающие волны на секунду вздымаются ввысь перед твоим взором. А затем яростно падают падают падают, и тащат, и волокут тебя с бешеной силой, какой ты не мог себе даже представить.

Чаще всего первое, что я вижу, открывая глаза, — это образ Ауры, лазерная проекция боли, созданная моим мозгом и идущая из глубины глазных яблок, когда мне сказали, что Аура мертва, и я бросился к ее кровати и увидел ее там. Или в пене убегающей океанской волны я вижу ее плывущей лицом вниз, и каждый раз кричу: НЕТ! Это может привидеться в любой момент. Паника поднимается во мне подобно беззвучному зенитному огню, или я погружаюсь в нее, потому что это ощущение похоже на падение во сне, за исключением того, что я не сплю. Горячие капли выступают на лбу, холодный пот стекает по спине. Черт. Я кричу, иногда негромко, иногда во всю мощь, так, что люди оборачиваются. Стоя на перроне, или посреди улицы, или в полутемном баре, сжимая себя руками, глядя под ноги, мотая головой, выкрикивая: Нет Нет Нет нет нет НЕТ нет нет нет! НЕТ! [24] В книге: — прим. верст. — я вдруг прихожу в себя и озираюсь по сторонам.

Я безумно боюсь потерять тебя во мне. В Бруклине я начал ловить себя на том, что скачу по тротуару, как это делала ты, мой ангел. Аура все время подначивала меня попробовать, и я пробовал, а она строила рожицы и хохотала над моими идиотскими прыжками. Это проворное скакание, как в детских классиках, которое она проделывала на нашем тротуаре, — размытое крылатое пятно, левая-правая-назад, левая-правая-назад — радостным вихрем продвигаясь при этом вперед и будто возвращаясь в свое детство в Копилько, когда, слово стайка ягнят, они с девчонками в сумерках резвились на парковке. Мне хотелось, чтобы каждый, идущий по Дегро-стрит, остановился и вспомнил, как Аура скакала тут по тротуарам. Вместо того чтобы таращиться на меня, пытающегося повторить ее движения своими полувековыми конечностями, неуклюже топоча и переминаясь, пугающего и изумляющего соседей и прохожих этим бессмысленным вдовьим танцем.

Февраль 2003, Мехико.

Мое детство прошло в бездонной сумке матери, подводка для губ и косметичка — возможно, веские улики: на ее лбу пульсирует голубая жилка. Опущенные глаза, ищущие прощения. Мука и следом за ней неукротимая ярость.