Франсиско Голдман - Скажи ее имя

Несколько дней спустя, когда мы собирали вещи, Аура вышла из кладовки с одеялом в руках и положила его на дно открытого чемодана. Она хотела взять его с собой в нашу квартиру в Мехико. А осенью привезти обратно в Бруклин? Именно так, мой ненаглядный Франсиско, сказала она, и в ее намеренно формальном ответе прозвучал легкий сарказм: она предчувствовала мой скептицизм. Я редко возражал против ее идей, за исключением, впрочем, ее желания переехать в большую квартиру или квартиру с садом, чтобы держать там собаку, поскольку тогда мы действительно не могли себе этого позволить. Но в тот раз я начал возражать. Нет смысла, сказал я, сейчас везти одеяло в Мексику, чтобы тащить его обратно в сентябре. Смотри, оно заняло почти весь чемодан. И разве у нас в Мехико нет прекрасного пухового одеяла? Но это — такое красивое, настаивала Аура. И мы только что его купили. Почему субарендатор должен насладиться им раньше нас самих? Может, мы вообще оставим его в Мексике, сказала она; в конце концов та квартира принадлежит нам. (Вообще-то это была квартира ее матери, купленная ею для Ауры еще до того, как та встретила меня, тем не менее взносы по ипотеке оплачивали мы вместе). Но мы не обязаны оставлять одеяло жильцу, возразил я. Ты можешь убрать его в кладовку, и мы распакуем его, когда вернемся. Только представь, как нам будет не хватать этого одеяла зимой, если мы оставим его в Мексике?

Не говоря больше ни слова, Аура достала одеяло из чемодана и унесла его в кладовку. Она вернулась в спальню и продолжила паковать вещи с каменным лицом. Эти несколько минут она ненавидела меня. Я был ее злейшим врагом. Мне пришлось кусать себе щеки, чтобы удержаться от смеха.

После смерти Ауры Валентина рассказала мне, что одеяло на самом деле стоило не сто пятьдесят, а шестьсот долларов. Аура побоялась мне об этом сказать.

Я знал, что дело не только в деньгах. Она не хотела, чтобы я думал, будто она из тех женщин, которые могут выбросить столько денег на одеяло — даже если я знал, что она такая. Точно так же она расстраивалась каждый раз, когда я замечал, как она просматривает сплетни о знаменитостях и сайты о моде на ноутбуке, пока мы читали или работали в постели перед сном. Она сидела, пристроив компьютер на коленях, отвернув от меня экран и печатая прерывистыми очередями, перескакивая из одного окна в другое. Меня не волновало, что она любит сайты о знаменитостях и моде. Тем не менее ее страшно смущало, когда она замечала мимолетное отражение самой себя в моих глазах, ведь я, очевидно, был совершенно не против, чтобы у моей умной-преумной суперначитанной молодой жены, выпускницы университета, были такие же увлечения, как у заурядной домохозяйки, не читавшей в своей жизни ничего серьезнее журнала «Пипл». Все это могло мне нравиться, казаться забавным и сексуальным, а она могла служить объектом для этого грязного вуайеризма — какой ужас! В конце трудного дня она любила блуждать по страницам таких сайтов, и что? Это не имело никакого значения. Достаточно было того, что я все замечал: уже одно это опровергало или бросало тень на ее истинную сущность. Почему бы мне не уткнуться носом в свою книгу или в свой ноутбук? Я оправдывался тем, что околдован практически всем, что она делает, и никак не могу оторвать от нее взгляда. На самом деле я просто ждал, чтобы она отложила компьютер и оказалась в моих руках под одеялом. И она это знала.

Была середина жаркого и душного сентября, когда я в одиночестве вернулся из Мехико в Бруклин впервые после смерти Ауры. На излете 2007-го казалось, что лето отказывается уходить, нависая над городом, как наказание. Кондиционер был включен днем и ночью. Но, едва жара спала, я пошел в кладовку и, выполняя данное Ауре обещание, вынул одеяло из его полиэтиленового чехла и расстелил на кровати. Оно было сделано из тонких горизонтальных разноцветных полосок, простроченных поперек параллельными рядами — казалось, оно вобрало в себя все оттенки ярких цветов, с легким преобладанием красного. Создавалось впечатление, что оно колеблется перед вашим взглядом. Поразительно, но одеяло придало женственности комнате, ставшей спальней вдовца. Чучела животных и игрушечные роботы; миниатюрные алые туфельки, свисающие с абажура; сохранившееся с давно прошедшего Дня святого Валентина большое шоколадное сердце, все еще в целлофановой упаковке с ленточкой. Плюшевое кресло для двоих с грудой больших цветных подушек рядом с телевизором. Свадебное платье на зеркале. Резной, раскрашенный крылатый ангел из Такско, свисающий с прикроватного светильника, с красногубым бледным лицом распутного подростка-херувима, медленно и методично вращающийся на конце нейлонового шнурка, смотрящий своими деревянными глазами на меня, одиноко лежащего на кровати, как когда-то таращился на нас с Аурой, неспешно отворачиваясь к стене.