Георгий Эсаул - Алиса в стране оплеух

По пятницам я гнал Александра в баню еловым веником, а он - подобный пугливой серне, чувствительным сердцем почуявшей нечестность в наших отношениях - убегал в маковые поля, осуждал мои резкие горилльи суждения.

На Беломорканал часто заглядывали гориллы - умытые, причесанные, в блестящих новых итальянских туфлях, сторонники здорового образа жизни с японскими гейшами.

Глаза у горилл наглые - по десять тысяч за глаз гориллы, а глаз человеческий ничто не стоит, даже Человек в Маске не ценится, если он не горилла.

Перед Рождеством я выпил канистру браги, разохотился, разрумянился, ослеп на полтора часа, а, когда прозрел - задумал затащить Александра в баню и помыть - друг моет друга, не в морге же мы, а на производстве Канала.

Может быть, Александр стремится к ответственной должности бригадира? карьерист, но немытых в бригадиры не берут, а называют немытых - невнимательными вертухаями, двоедушными двоякодышащими драконами.

Александр уже спал после трудового дня, а меня брага поднимала, подбрасывала, и казалось иногда, что я не просто Пионерский Орлёнок с переходящим красным знаменем в лапах, а - резиновый мячик, завёрнутый в блин.

Я замаскировался под зайца - ловко, не узнала бы меня даже родная мама орлиха, а она знала толк в военной маскировке - воровала тушёнку из походного котла артилеристов.

Получала и раздавала оплеухи старшим и младшим сержантам, похожим в гневе на Буратину.

Вспомнил маму у кровати Александра, закручинился, буйную голову на грудь с перьями повесил, даже возникла мысль - если не кайлом по темечку, то - хотя бы когтистой лапой - отвесить оплеуху другу Александру.

Но проснётся, разрыдается, попытается вернуть потерянный сон, и тогда я уже не затащу его в баню, не омою вшивое тело товарища - почему-то от Александра не воняло мертвечиной, хотя и не мылся.

Я приподнял мешковину, которой укрыт Александр - небом бы укрылся, романтик, но мешковина спасала от поругания холодом, от злоупотребления властью.

Александр спал в ватных штанах, залатанных, пропитанных машинным маслом и свежей землей, умилительно похож на землеройку.

Я невольно залюбовался губками-бантиком друга, но взял себя в рабочие руки - ещё миг и смалодушничал бы, отступился от затеянной помывки - и потащил штаны рабочего парня вниз, раздевал товарища - не в одежде ему в бане мыться; он не Восточная женщина.

Ах! Горе мне, биологически непросвещённому, тёмному, как вакса.

Потолковал бы с другом по душам, но - О! Ужас! Вампиры лесные и американские слетелись в мои мысли, кусали разум, мешали построить мысли в одну логическую цепочку заключенных.

У Александра отсутствовали гениталии - страх, успех нейрохирургов Саратова.

Вместо причиндалов - разверстая рана, страшная в своей непредсказуемости, даже не клялась в верности мне рана Александра.

Я подумал, что рана между ног друга - вход в ад.

Никогда не видел обнаженных женщин, не знал, что у них под одеждой строение иное, чем у мужчин, горбатых по понятной просьбе лукавого.

Я закрыл лицо руками, выбежал из барака, разрыдался с вздохами томления; переживал за трагедию Александра без причиндалов, поруганного Судьбой.

И робость товарища в столовой, нежелание - от скромности - ходить в общую баню, встали в одну золотую цепочку вещизма.

Весь следующий день я уклонялся от разговоров с Александром, не хотел причинить ему душевные страдания своим понимающим взглядом Правдолюба.

Страшно мне, даже три раза тачку с землей переворачивал не в нужном месте, душно мне на морозе, а в глазах плавало кровавое Солнце с раной Александра по диаметру - адская рана с рваными краями, будто ржавой тупой пилой разрезали ногу конокрада.

Рты рабочих превратились для меня в раны Александра, узкие щелочки глаз гробокопателей из Азии - ужасающие раны между ног моего друга.

Меня премировали напольными часами с маятником и кукушкой, а я не думал о часах, не восторгался кукованьем деревянного идола, а скорбел, сопереживал, даже иногда смеялся в истерике, бился в шаловливых фантазиях.

После ужина Александр подошёл ко мне, взял за локоток и в своей манере ищущего робкого странника, романтика степей проговорил с доброй мякиной в голосе:

"Друг мой, Пионерский Орлёнок, отощавший, оголодавший, но с блеском Истины в очах!

Жизнь каждого человека часто подходит к логическому концу, но не завершается, идёт к следующему концу - так трамвай закольцовывается на конечной станции.