Георгий Эсаул - Алиса в стране оплеух

"Сын мой, Ефимушка победоносный и несносный! - очи батюшки красными углями из русской печки, а печь - ворота в ад - горят. Руку на голову положит, чешет, а затем в забытьи, волосы выдирает с корнями, будто мох на срубе. - Бабам ты счастье принесешь своим даром, а если - мужик?

Пятно позора на мой огород и на всех амстердамцев!

Позвонил бы я в колокол, но на меня упадёт, накроет, в скелет превратит, потому что все мы превращаемся, а ты - избранный, на енота похож, особенно, когда тебе фингалы под очи поставлю.

Жизнь и смерть, Ефимушка, байстрюк, рука под руку идут, как балерина и толстый спонсор.

Человек - жизнь, а нож в руке - смерть; на обрыве - жизнь, а упасть с обрыва - смерть; верёвкой из воды утопающего вытаскивают - жизнь, а петля на шее - смерть.

Истину, Правду ищи!

Узнай, для чего мы живём, а, если окажется, что без цели мы живём, то придуши меня подушкой с сеном, милый мой сынок.

Над девушкой склонишься, загляни в её нутро, как можно глубже, вдруг, там - смерть затаилась?

Губа не дура, а у дуры губы слаще, но несут разорение, лихорадку и часто - смерть, словно в каждой губе - ампула с цианистым калием для пастора Шлага".

Батюшка учил, а я в его словах только голых баб видел, потому что я - Луна!"

Калика перехожий махнул рукой в досаде, что я губы раскатала на его рассказ, пошёл восвояси, быстро пошёл, бегом, чтобы я не догнала, ведро с него не спросила за поруганную мораль.

Но я бедовая - ринулась следом, догнала бы, да, словно дырявый рояль "Родина" из кустов - дед мне под ноги повалился, за ним - другой, без приглашения пришли, как в общую баню.

Ухватились за меня, бородами трясут - козлы нечесаные, очи блёклые, опаловые.

Хрипят, чтобы я любовь им подарила, чавкают, чмокают, шепелявят, доказывают, что краше меня девицы не видели, а, если я с ними не сотворю любовь, то подождут ночью мою избу вместе со мной и с котом Васькой, язык кота в узелок на счастье завязан.

Сладила я со стариками, недоумевала, и ох! горе моё промежностное - с наговора калики перехожего Ефима Альбертовича с тех пор мне покоя и отбоя от влюбленных мужчин нет, паникую я, запираюсь в горнице, шею в петлю просовываю, а мужичье в окна и в двери лезет, из петли меня вынимают, о Правде жизни шепчут и прелюбодействуют - вижу, что не понарошку у них, а любят меня, обожают пуще жизни.

Царицей Мира бы стала, миллиардершей в бриллиантовых лаптях, да - беда, досада, проклятие Древних Королей - никто не платит мне за любовь.

Даже у меня берут - ложку стащат после акта любви, краюху хлеба уведут из избы, сарафан унесут - ироды, чтоб им пусто на столе было на Новый Год, чтобы голос их дрожал на последнем экзамене, чтоб под ними батут лопнул на Олимпийских играх, чтоб по ним полк солдат в общей бане елозил.

В нищету ввергли меня, по Миру голой пустили; я в Москву подалась - и стыд и срам, нищета, детей только рожаю - сама не знаю от кого, и всё - бесплатно, денег мне не дают, а, когда прошу и требую - истерики закатывают, плачут мужчины, укоряют в чёрствости, в неблагодарности, уверяют, что по любви меня взяли, а за любовь деньги платить - грех величайший, всё равно, что прима-балерину без новенькой БМВ оставить.

Я с вами беседую, слова ломаю в диагностике, рассчитанной на лживых патриотов, а ко мне уже прохожие мужчины присматриваются, оценивают, влюбляются, загораются бензовозами на дороге.

Предлагаете, чтобы я дитя по колёса машины толкнула, колясочку двинула ножкой, ненароком, якобы, случайно, и за трагедию деньги с водителя взяла - гору Алтайскую золота.

Не получится у меня, мил человек, и не человек вы, вроде, потому что - рыло, но рыло и у французов, угодные рылы, родовитые, Пушкина в молодые годы напоминают французы.

Машина ребенка раздавит, а водитель, и полицейские, и медбратья, может быть, и медсёстры - на меня набросятся, снасильничают, изомнут моё тело белое, сдобное, отполированное чужими телами, что совершали в жизни много пагубных ошибок, а отраду видят только во мне, коленопреклонённой, как Париж перед казаками.

Снасильничают, ни копейки не заплатят, оттого, что уверены - по любви меня облагораживали, и оставят одну, растерзанную с трупиком ребенка в коляске - картина Апокалипсиса, а не добро.

Истины в том нет, и Правды нет, идите своей дорогой, рылохвостый искуситель!" - мать-героиня вздохнула, твёрдой походкой направилась к автобусной остановке, потому что на автобусной остановке - тишь и благодать, спасение от насильников, город Изумрудный на автобусной остановке.