Артур Кестлер - Воры в ночи. Хроника одного эксперимента

Позже Джозеф узнал историю «Дворца». Это здание было задумано как синагога, ешива, а также жилье построившего его богатого бухарца. Синагога и ешива занимали первый этаж, наверху были большой банкетный зал, сейчас находившийся в полном запустении, и множество спален. Старый бухарец был еще жив: ему, как говорили, было больше ста лет. Жена его умерла, братья и дети разбрелись по свету. Он жил один в маленькой комнате с цветной стеклянной дверью, выходящей на площадку, которая когда-то служила кладовкой. Там он сидел днем и ночью, изучая Талмуд. За стариком следили почти такой же старый, как он, сторож с женой, которая была моложе мужа лет на пятьдесят. Время от времени дети и внуки навещали старика, а раз в год на Песах весь клан собирался в банкетном зале, который по этому случаю очищался от паутины и обвалившейся штукатурки, и там вся семья вкушала трапезу из горьких трав и неквашенного хлеба и слушала рассказ об исходе из Египта.

Под первым этажом был лабиринт комнат и подвалов. Там жили когда-то слуги, их родственники, друзья и гости. Говорят, что со времени строительства старый бухарец ни разу не наведывался в подвал. Год назад один из его внуков вступил в организацию Баумана и попросил у деда разрешения использовать подвал «для целей учебы». Он не сказал, чему будет учиться, а старик разрешил, не спрашивая. Его не интересовали подвалы. Его уже ничто не интересовало, кроме святого учения и каббалистического пасьянса. Переставляя буквы Имени, он извлекал из них все новые значения.

Сторож тоже не задавал вопросов. Хотя звуки стрельбы в толстостенных подвалах доходили до него очень приглушенно, он, вероятно, догадывался, что друзья его молодого хозяина готовились воевать с мусульманами. Борьбу с мусульманами он от всего сердца одобрял: когда он был мальчиком, они отрубили ему три пальца на правой руке за кражу трех яблок, которые украл другой мальчик. Сторож знал свое место, и он словом не перекинулся ни с одним из членов организации. Что касается молодой жены сторожа, то, осмелившись один раз спросить, что означают ночные визиты в дом, неожиданно получила от своего дряхлого супруга такую свирепую порцию плетей, что больше никогда не свершала греха любопытства.

Они пересекли огромный пустой зал. Шаги слабо отдавались в тишине. Желтый свет фонарика Шимона двигался перед ними по полу, как яркая лужица. В конце коридора встретили молодого часового в рубашке и шортах цвета хаки. Когда они подошли к лестнице, ведущей в подвал, внезапно из темноты возник второй часовой. Часовые отдавали честь, щелкая каблуками и подымая правую, согнутую в локте руку с открытой ладонью. Они сошли по ступеням в освещенный керосиновой лампой проход. Джозеф обрадовался: темный зал с молчаливыми часовыми действовал на него угнетающе. Трое ребят, стоя в коридоре, беседовали и при их приближении подтянулись и отдали честь. Джозеф понял, что Шимон занимает в организации довольно высокий пост.

Из-за двери, перед которой стоял очень молодой часовой, раздавался приглушенный женский голос, повторяющий с сефардским акцентом текст:

«Голос борющегося Сиона, голос освобожденного Иерусалима. Ваших братьев убивают в Европе. Что вы сделали, чтобы им помочь? Голос борющегося Сиона. Ваших братьев возвращают в Европу в плавучих гробах. Что вы сделали, чтобы им помочь? Голос борющегося Сиона…»

— Запись, — сказал Шимон, — передатчик передвижной.

Это было первое, что Джозеф узнал от Шимона, и он заволновался. Время от времени раздавались короткие залпы автоматического оружия. Хотя стреляли довольно близко, звук был заглушен. Шимон догадался о невысказанном вопросе Джозефа.

— У нас есть парень, специалист по звукоизоляции, который работал в немецкой авиационной фирме, — объяснил он со сдержанной гордостью.

Человек с портфелем пробежал мимо и улыбнулся, приветствуя Шимона. При виде улыбающегося лица, Джозеф, после всех этих слишком серьезных молодых часовых, почувствовал облегчение. Остановились перед одной из дверей.

— Подожди минуту, — сказал Шимон, постучал и, открыв дверь, столкнулся на пороге с Бауманом.

Бауман сменил поношенную черную куртку на коричневую, но в остальном изменился меньше, чем Джозеф ожидал. Бауман улыбнулся широкой улыбкой, расплывшейся по всему его добродушному лицу. Джозефу понравилось, что Бауман просто пожал ему руку, обойдясь без военного приветствия.

— Странно видеть знакомого прежних времен. С тех пор, как я стал фашистом, это случается не часто, — сказал он с иронией, но без горечи. — Шимон мне о тебе много рассказывал, — прибавил он, разглядывая Джозефа с улыбкой, но очень внимательно.