Артур Кестлер - Воры в ночи. Хроника одного эксперимента

— Тов [12] Хорошо ( иврит ). , — поговорим, но при условии, что ты перестанешь кусать ногти.

— Почему ты так плохо ко мне относишься? Раньше ты был не таким! — вдруг разрыдалась она.

От банальности этой сцены мне стало совсем тошно. Опять партия в шахматы: пешка от короля, ферзевая пешка. Безнадежно. Я заранее знал ответы на все, что она может сказать.

— «Удовольствие, если оно не получает постоянной пищи, переходит в свою противоположность» [13] В оригинале непереводимая игра слов, основанная на слове revolution, что означает и «революция» и «оборот». Связана с предыдущими рассуждениями Джозефа о тщетности «передовых теорий» в отношении брака. — процитировал я.

— Откуда это? — спросила Эллен, прервав хныканье.

— «Антоний и Клеопатра» в моем собственном переводе. В английском оригинале звучит немногим лучше.

— Пожалуйста, Джозеф, не издевайся надо мной, — она опять принялась кусать ногти и плакать.

Вот оно, — ядовитый пластырь жалости, который невозможно содрать, не сдирая кожи.

— Я не насмехаюсь. О переводе я упомянул не зря. Это половина моей работы, половина жизни. Если мы поселимся в одной комнате, я не смогу работать.

— Но почему? При Максе ты можешь работать, а при мне нет?

— Максу не мешает свет, не мешает, когда я топаю по комнате или выхожу среди ночи погулять. Он переворачивается на другой бок и продолжает храпеть. А ты спать не сможешь, я же, зная, что мешаю тебе спать, не смогу работать.

Я знал, что мои оправдания звучат неубедительно, хотя в них была доля правды. Остальная доля заключалась в том, что, присутствие Макса было нейтральным, тогда как ее присутствие было бы постоянным посягательством, поглощением комнатного пространства, что сделало бы невозможным не только работу, но и всякое независимое от нее существование. Короче говоря, я нуждался по временам в физической близости с ней, но отнюдь не в ее постоянном обществе. Но можно ли в этом признаться, не ранив его, человеку, к которому хорошо относишься? Поэтому выяснение отношений всегда останется фарсом. Наши передовые три четверти правды иной раз хуже викторианской полуправды. Те откровенно подчиняли плоть требованиям церкви, мы же предоставляем ей, плоти, некоторую автономию, но еще очень далеки от признания за ней полной независимости. И лучше бунтовать против открытой тирании, чем против лицемерного либерализма. Мне легче было бы отказаться от женитьбы на Эллен, если бы она была обыкновенной мещанкой, чем отказать ей в праве на товарищеское общение.

Эллен была совершенно убита. Она рыдала и продолжала кусать ногти.

— Обещаю, что не буду тебе мешать.

Эти слова были ненужными и унизительными. И унижение гордой и сильной девушки причиняло мне боль.

— Почему, — спросил я в отчаянии, — ты настаиваешь на том, из чего, как мы оба понимаем, ничего хорошего не выйдет?

Но я знал, что мои аргументы не действуют на нее, и внезапно у меня появилось подозрение.

— Ты ждешь ребенка?

Она покачала головой и угрюмо высморкалась.

— Послушай, Эллен. В капиталистическом мире девушка стремится замуж по соображениям престижа или по экономическим причинам. У нас эти соображения не действуют. Даже если у тебя будет ребенок, какая разница, живем мы в одной комнате или нет? Наши бараки находятся друг от друга на расстоянии двадцати метров, и мы можем видеться так часто, как нам хочется. Зачем же мучить друг друга и все портить?

Эллен попыталась подавить рыдания, но вместо этого начала ужасно трогательно икать. Робким голосом, глядя в сторону, она спросила:

— Тебе никогда не хотелось проспать со мной всю ночь, а утром проснуться рядом?

Именно этого мне и не хотелось.

— Дорогая, конечно, мне этого очень хочется. Но разве ты не понимаешь…

— А если нам не понравится, — перебила она, — мы ведь всегда можем разойтись.

— Ты прекрасно знаешь, что разойтись здесь не так легко, как это кажется. До сих пор у нас был только один случай. Помнишь, какой скандал подняли вокруг бедной Габи из-за ее «антиобщественного поведения» и «разрушительных тенденций» только потому, что ей надоел Макс, и она ушла к Менделю?

Наступило молчание. Внезапно Эллен вскочила со скамьи. Наконец она поняла, как бесполезен и унизителен каш спор.

— Ладно, — сказала она, — оставь свои аргументы. Но я знаю, в чем дело.

Я тоже знал, но промолчал, а она была достаточно тактична, чтобы не упоминать Дину. Она вышла, хлопнув дверью.