Пере Калдерс - Рассказы писателей Каталонии

Мальчик уже не думал об отце и о наказании, он боялся теперь чего-то другого, неизвестного и страшного. Жауме, наверное, упал бы, если бы полицейский крепко не сжимал его руку и не тащил вперед среди толпы, которую Жауме уже не видел — он покорно плелся за ним с закрытыми глазами, прикрывая ладонью кровоточащую щеку.

— Звери! — как сквозь сон доносился до Жауме голос полицейского. — Да вы просто звери! — закричал тот еще громче, чтобы все слышали. — Я же в тюрьму его веду, не куда-нибудь! Дайте пройти!

Должно быть, они с трудом пробирались среди жителей деревни, которые все так же враждебно смотрели на него. В какой-то момент Жауме показалось, что он чувствует на себе взгляд матери, хотя идет с закрытыми глазами, чувствует, что мать ищет его в этой кричащей, негодующей толпе.

Они подошли к дому в центре деревни, где размещались все местные власти. Жауме услышал журчание фонтана и тотчас ощутил приятную прохладу тени. Полицейский повел его по длинному коридору.

Жауме вспомнил этот коридор. В конце его была маленькая камера с зарешеченной дверью. Внутри стояла жесткая койка, покрытая одеялом. Мальчик знал об этом, потому что после школы часто прибегал сюда вместе с приятелями посмотреть на умалишенного Кима, которого запирали в камере после возвращения с сенокоса. Он кричал, барабанил кулаками в стену, а потом наконец успокаивался, и его выпускали до следующего года. Мальчишки издевались над ним и, чтобы позлить, спрашивали:

— Ким, а Ким, а кто твоя невеста?

И он всегда отвечал одно и то же:

— Испанская королева!

Как же это было смешно!

— Садись, — сказал полицейский, — все будет хорошо, садись. Я запру дверь, но ты не бойся, ладно?

Жауме сел на койку и подумал: «Наступит ночь, я буду кричать и биться головой о решетку, совсем как Ким-дурачок. И никто, никто не поможет».

Он услышал, как ключ громко поворачивается в замке. Шаги полицейского еще некоторое время гулко отдавались в коридоре, а потом неожиданно затихли.

Тогда Жауме вдруг испугался, а если мальчишки узнают, что он здесь, и будут стучать палкой по железной решетке, как он сам делал когда-то, чтобы разозлить Кима-дурачка? Он долго сидел, боясь пошевелиться. От страха Жауме весь сжался на койке, оперся локтями о сведенные вместе коленки, — прикрывая ладонью болевшую щеку, и внимательно прислушивался ко всем шорохам, ожидая, что вот-вот услышит шаги в коридоре.

В камере было маленькое окошко, но оно все-таки освещало эту каморку. Вероятно, на улице быстро темнело, потому что Жауме вдруг показалось, что кто-то гасит свет, — внезапно стало так темно, что он не видел даже собственных рук.

«Уже вечер». Как незаметно пролетели несколько часов, словно он только что сел на эту койку и подумал, что сейчас прибегут мальчишки. Нет, они не придут. Уже поздно, они не придут. А у него впереди ночь, целая ночь, длинная ночь, которую надо пережить час за часом. Уж лучше бы мальчишки были здесь, дразнили бы его, кричали что-нибудь обидное. Наверное, любые оскорбления и удары лучше этой страшной темноты, выползающей из всех углов. Даже блестящая железная дверь словно растворилась во мраке. В этой крошечной камере казалось, что он совсем один во враждебном мире, навсегда отгороженный своей виной от света, от друзей, от человеческих голосов.

Жауме хотел помолиться, но не знал о чем. Любой проступок можно искупить: непослушание, обман, забывчивость. Можно попросить прощения. Можно сказать правду или сознаться в своей вине. Справедливость восстановлена, тебя прощают, и жизнь будто начинается снова, все идет по-прежнему, как было до того, когда твой проступок нарушил привычный порядок вещей.

Но у кого же просить прощения теперь? «Прости меня, Пере Константа, я больше не буду»? Кому нужны теперь признания и унижения, ведь смерть непоправима, ничто уже не залечит раны, через которую навсегда ушла жизнь. Это зло всегда будет жаждать отмщения. И родители Пере не простят. И никто в деревне, даже священник. Так что же? Зачем тогда нужно прощение самого Господа Бога, если все остальные не простят?

Искупить вину можно только собственной смертью. Казалось, люди смотрят на него и говорят: «Почему ты до сих пор жив?» Жауме понял, что другого выхода нет. Его убьют. Мальчик попытался вспомнить, что слышал о том, как убивают преступников, но никак не мог. Одно только он знал точно: убийцы заслуживают смерти.

К чему теперь повторять: «Я не хотел…»? Неправда, во всех поступках им руководила какая-то сила, заставляющая желать недозволенного: хотелось играть, вместо того чтобы работать, бодрствовать, когда нужно идти спать, валяться в постели, когда нужно вставать, веселиться, когда ожидало наказание.