Тьерри Коэн - Я знаю, ты где-то есть

– Адам Вайнштейн – его сын.

– Сын?

– Да, это мой сын, – весело улыбаясь, сказал Алан Вайнштейн по-английски.

Тут послышался женский голос. Мужчина со смехом пояснил, что происходит.

Появилась женщина с грудным ребенком на руках.

– Вот Адам Вайнштейн, – объявил отец, показывая на младенца.

Глядя на изменившееся лицо Ноама, супруги рассмеялись.

– Хамуд! – воскликнул Ави, целуя младенца в макушку.

Родители с гордостью демонстрировали свое дитя.

– Не стой столбом, – процедил Ави Ноаму, – они почуют неладное. Скажи, что их сынок – прелесть. Ну говори: «Хамуд».

Ноам, не в силах произнести ни слова, изобразил улыбку.

– Расстроился: он так надеялся найти своего родственника, – поспешил объяснить Ави.

– Попробуй узнать, как его здоровье, – шепнул Ноам.

– Шутишь? Как, по-твоему, я это у них спрошу?

– Как-нибудь, постарайся. Ты же прекрасный актер, как я знаю.

– Ладно, попробую.

Притворившись, что его крайне интересует малыш, Ави принялся задавать все новые и новые вопросы, на которые родители с удовольствием отвечали.

Ноам не мог не любоваться молодыми супругами – красивыми, счастливыми, гордыми своим ребенком. Впереди у них была вся жизнь, которая представлялась им безмятежной и милостивой к их сыну. Но их ожидало страшное горе… если то, что сказала Сара, – правда.

Супруги предложили гостям пройти в квартиру и выпить чего-нибудь освежающего, однако Ави вежливо отказался и извинился за причиненное беспокойство. Уходя, Ноам помахал им рукой.

– Младенцу четыре недели, – сказал Ави, когда они спускались по лестнице. – Роды прошли хорошо. Я сказал, что он выглядит очень живым для своего возраста, она ответила, что он и правда шустрый. Когда я удивился, что он такой большой, она сказала, что он сосет со страшной силой и что материнское молоко идет ему впрок. Не мог же я еще попросить у них его медицинскую карту, хотя все говорит о том, что этот сосунок прекрасно себя чувствует. В противном случае его родители, думаю, так не сияли бы.

– Да, верно, – пробормотал задумчиво Ноам.

– Так ведь это прекрасная новость! В конце концов, это означает, что ты доживешь до старости.

– Можно и так понять. Однако для маленького Адама эта новость совсем не обязательно хороша. Если откровения Сары верны, это означает, что он умрет молодым.

– Черт… я об этом не подумал! – воскликнул Ави, помрачнев.

– Представим себе, что я умру лет в семьдесят-восемьдесят, значит, ему будет не больше тридцати-сорока.

– Тогда будем надеяться, что ты доживешь до ста лет.

Я не перестаю думать о Саре, о ее странных словах. Возможно ли, чтобы кто-то обладал способностью заглядывать в ваше будущее, видеть там что-то? Возможно ли, что болезнь наделила ее даром прорицания? Когда я перестаю думать о Саре, меня начинает преследовать мысль о Вайнштейнах. Неужели с этим младенцем меня действительно связывают зловещие узы? Где тут логика? Страшно думать об этом.

Я вспоминаю его родителей: с какой гордостью они показывали нам свое чадо, ожидая от нас реакции, которой все мамы и папы ждут от тех, кому они оказали честь, познакомив с плодом их любви. Что такое должно происходить с супругами, чтобы рождение ребенка вернуло каждому из них способность к чистым чувствам?

Где черпают они эту бесконечную надежду, которая примиряет их и с настоящим, и с будущим?

Неужели они не поняли из истории, как это банально, как глупо на что-то надеяться, чего-то ждать?

Эти вопросы всегда терзают меня, когда я сталкиваюсь с блаженной наивностью молодых родителей. Я никогда не понимал их, не понимал обожания, с которым они поклоняются своим младенцам, отказывался участвовать во всей этой комедии. Я принадлежал к тем, кто не желает ставить знак равенства между ценностью своей жизни и жизни своего потомства. Да я, в сущности, никогда и не представлял себя в роли отца. Но что если то, что я считал принципом, было лишь уловкой, одним из способов скрыть свою ущербность. Как можно помышлять об отцовстве, если ты не способен на любовь?

А потом родилась Анна, и моя убежденность оказалась под угрозой. Стоя над ее кроваткой, я чувствовал, как во мне бушует целый океан чувств. Но я нашел этому разумное объяснение: Анне, дочери моей сестры, досталась любовь, которую я испытывал к ее матери.

Второй раз я почувствовал нечто подобное во время встречи с Вайнштейнами. Мысль о том, что их счастью вскоре может прийти конец, потрясла меня. Я до сих пор нахожусь во власти чувств, которым не могу найти выхода и для описания которых у меня нет слов.