Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

– Пойдем? – спрашивает Инга. Александр расплачивается, они выходят из бара, бредут сквозь ночную Гавану, черт знает сколько оттенков черного, разодетые мулатки, яркие короткие платья, туго обтянутые тканью груди и ягодицы, гладко выбритые ноги, сверкающие белозубые улыбки… в бедной стране всем нужны деньги, не песо, а настоящие деньги: евро, фунты, доллары – та валюта, которой вечно не хватает, сколько крови ни проливай.

Обнявшись, Инга и Александр идут по Малекону, соленые волны Мексиканского залива с грохотом разбиваются о парапет, обдавая целующиеся парочки фонтанами брызг.

– Ты знаешь, – говорит Инга, – мы живем какой-то легковесной, эфемерной жизнью. Сколько мы уже вместе? Четыре года? За это время Беатрис родила двух девочек – а мы даже не нашли времени обсудить, хотим ли мы детей.

– Давай обсудим сейчас, – предлагает Александр. – Если хо чешь – начнем заводить прямо сегодня ночью…

– А вдруг я еще не готова? – смеется Инга. – Мы ведь даже не обсудили, как назовем мальчика или девочку.

– Какая разница? – отвечает Александр. – Ты же сама видишь: они вырастают и меняют имена. Была Джейн – стала Беатрис. Может, и у нас так будет.

– Тьфу на тебя, – говорит Инга. – Я хочу верить, что мы им сразу правильные имена подберем!

Они засыпают обнявшись, и Александр снова вспоминает, как много лет назад они собирались у Мити или Дэна, дурачились, танцевали под магнитофон, целовались в полутьме, пили дешевое грузинское вино и рассказывали друг другу истории, из которых в голове не задержалось ни одной, – но почему-то Александр думает: это была важная работа, и мы сделали ее на славу.

Когда-то, давным-давно, в уходящем веке Великих Утопий, мы, дети увядающих советских цветов, насыпа́ли свой маленький остров, строили свою маленькую утопию, хрупкую область независимости, то, что позже Хаким-Бей назовет Временной Автономной Зоной. Мы не догадывались, что внешний мир, от которого нам так хотелось отгородиться, был столь же непрочен и хрупок, как любая Зона, которую мы могли построить. Конечно, мы знали, что всё в этой жизни очень хрупко, но всегда есть вещи, в которые невозможно поверить. Например, в собственную смерть или в то, что страна, где ты планируешь прожить всю жизнь – где ты обречен прожить всю жизнь, – через несколько лет развалится, разлетится вдребезги, – здравствуй, хаос, анархия и бандитский беспредел! – обратится в прах, как Содом и Гоморра, как разрушающиеся гаванские патио, как обреченные гибели города из историй, которые мы рассказывали друг другу.

Приближаясь к сорока, понимаешь, что обречен любой город: обречен, как Гавана, медленному распаду бедности и нищеты – или, как Москва, приговорен к стремительной катастрофе крупных инвестиций, алчных застройщиков и снесенных заживо кварталов. Все Автономные Зоны обречены распаду – и наш кружок не был исключением. По ту сторону советской власти у каждого нашлись свои дела: мы разбежались.

Победители или побежденные, мы принадлежали эпохе, которая завершилась. Двадцать лет назад мир подводил черту, итожил опыт двадцатого века. Чудовища социальных утопий были повержены, голливудские герои – Люк Скайуокер и Рональд Рейган – сокрушили Империю Зла. Черный замок Мордора пал, эпоха закончилась – и мы, как герои Толкина, замерли в Серебристой Гавани на краю света, в ожидании волшебной ладьи, которая навсегда увезет нас за грань нашего мира.

Ладья не приплыла – или приплыла за каждым по отдельности. Мы разъехались по разным странам и континентам, в Москве, кажется, остались только мы с Митей – и еще Дэн год назад вернулся из Буэнос-Айреса, где в середине девяностых прятался, задолжав всем своим друзьям и врагам. За шесть лет, что Дэн бегал крутыми ступенями изгнания, враги упокоились под помпезными памятниками новорусских кладбищ, а друзья… друзья на то и друзья, чтобы прощать долги.

Да и вообще – девяностые прошли, из-за денег больше не убивают.

Ты спишь, свернувшись калачиком, как спят маленькие дети и котята, а я смотрю на тебя и думаю, что было бы хорошо собраться нашей старой компанией – если не в Москве, то в Париже или Нью-Йорке. Я бы познакомил тебя с ребятами, ты много слышала о них, а они – читали о тебе в моих письмах. Надеюсь, мы решим тряхнуть стариной, сыграть в наш «Декамерон», и тогда я попрошу каждого рассказать о том, как всё хрупко, рассказать о тех, кому не досталось в этой жизни тропического сумрака, пальм на колониальной площади, бара, названного в честь небесного покровителя. Не досталось хрупкой любви, которая у нас с тобой – одна на двоих, как кровать в отеле.