Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

Где они были раньше? Они ждали десять лет, двадцать; терпеливо развлекались мелким воровством и грабежами; ютились в переулочках, в тупиках, на задних дворах отдаленных кварталов; в мансардах меблированных домов; в бараках крепостной зоны, в каменоломнях Баньолэ.

Так микроб чумы десятилетиями спит в завитушках мебели или в стопке белья, терпеливо ждет своего часа в спальне, в подвале, в чемодане, в носовых платках и в бумагах.

Так крысы прячутся в норах, вьют гнезда в свалках, копошатся в отбросах, ждут дня, когда война, голод или болезнь лишат людей сил. Тогда они выйдут на поверхность, влекомые благоуханием отчаяния и слабости, гонимые жаждой вкусить человечью плоть.

Никто не зовет их; не подает никакого сигнала. Свое время они чувствуют по запаху в воздухе, по вони гнилой воды, по потрескиванию почвы.

Приходит момент, и они выползают на свет.

Пока предприимчивые парижане вылавливают из воды богатую мебель и полупустые ящики (вдруг там дорогое вино?), эта трущобная армия рыщет в поисках иной поживы: заброшенные магазины, оставленные квартиры, растерянные девушки, одинокие прохожие.

Вот один из них, юный Валентэн Шестакофф. Промокший до костей, в тяжелой сырой шинели он не выглядит знатной добычей – но разве можно пройти мимо? Как говорится, курочка по зернышку… можно считать это тренировкой, разминкой перед большими делами… было бы глупо его упустить… глупо и неосмотрительно… он сочтет, будто может гулять безнаказанно… пусть парижане боятся нас, пусть газеты не забывают печатать наши фотографии, даже сейчас, во время потопа… мы – хозяева города, мы – его плоть и кровь, его святой дух, его свобода, равенство и братство… мы, равно презирающие и рабочих, и богатеев.

Им лет по двадцать. Кепки с длинными козырьками, выпущенные на виски пряди волос, голые шеи, брюки клеш и наглые морды. Чистейшая порода, хоть ставь на обложку Le Petit Journal Illustre ́.

Они прижимают Валентина к стене, приставляют к горлу что-то острое и холодное, самодельное и смертоносное. Они смеются, деловито потрошат карманы. Портсигар, бумажник, русский паспорт… а это что, глядите-ка! Эй, парень, это твоя зазноба? Ничего бабенка, ишь как навострилась!

Суют фотокарточку прямо в лицо. На мгновение испуганные глаза Валентина встречаются с детски-невинным, равнодушным взглядом серых глаз черно-белой обнаженной Марианны. Она сидит на кресле, раскинув ноги, Саркис и Кинэт в нелепых полосатых чулках стоят с двух сторон, салютуя вздыбленными членами…

Пошатываясь, Валентин входит на площадь Тертр. Как глупо: избежать гибели в волнах потопа и нарваться на распоясавшихся апашей. Ни денег, ни портсигара… хорошо еще, что, очнувшись после удара, сообразил поискать в грязи паспорт.

У «Мамаши Катерины» заняты почти все столики. Удивительно: внизу древний хаос наплывает на Париж, горожане борются с новым потопом, в церквях и вокзалах, этих приютах бездомных, в отчаянии плачут лишенные крова – а здесь все как обычно, где-то играет музыка, жаркое дымится в глиняных горшках, красное вино плещется в глазированных кувшинах.

Валентин, бледный и промокший, обводит взглядом площадь, ищет Жанну. Теперь он, конечно, не верит, что она могла прийти сюда.

– Эй, давай ко мне! – Смутно знакомый мужчина машет ему рукой из угла.

Валентин опускается на скамью.

– Мы виделись у Саркиса, – говорит мужчина, – я приходил к нему фотографировать, помните? Меня зовут Николя.

– Валентин.

Они пожимают руки, Николя наливает вина:

– Выпейте, согрейтесь… Вы оттуда, снизу? Как там?

– Плохо, – Валентин качает головой, – Париж никогда не оправится от этой катастрофы. Все залито водой. Площадь Согласия, Елисейские Поля, левый берег… я поражаюсь, как парижане могут равнодушно сидеть здесь, когда внизу…

– Вы не правы, – отвечает Николя. – В эти дни я видел множество примеров героизма и самоотверженности. Лодочники работают почти круглые сутки, «Бон Марше» отправил свои матрасы в Сен-Сюльпис, горожане жертвуют еду пострадавшим… даже архиепископ развязал церковный кошелек. А что до ужина – это ведь Франция. Еда – это святое. Знаете, что говорил Генрих IV? Моя цель – чтобы у каждого француза в воскресенье была курица в горшке. Кто еще так формулирует цели государственной политики?

– Мне трудно к этому привыкнуть, я не француз, – говорит Валентин.

– Я уже понял, по акценту, – отвечает Николя. – Я тоже. Naverno, vy russkii? – добавляет он, и от неожиданности Валентин не сразу узнает родной язык.