Норберт Гштрайн - Британец

Когда он встал, поднял раму окна и вернулся на место, стало еще тише, чем прежде; шаги караульных, крики чаек, кроме них — ни звука, глубочайшая тишина, ветер над морем и солнце, которое вот-вот взойдет, а там уж и побудки недолго ждать, каких-нибудь полтора часа, в коридорах начнется шум, захлопают двери, соседи будут толпиться возле ванной и уборной, и вдруг он сказал:

— Просто не верится, что сейчас война.

И Меченый:

— Сдавай, сдавай, а то и завтра будем тут сидеть!

И Бледный, уже потянувшийся к картам, так что рукава рубашки вздернулись до локтей:

— Сдавай, парень!

И опять он завел все сначала:

— Надеюсь, господа, ставка вам известна. Кто проиграет — уедет. Остальные делят триста фунтов между собой.

И оба, в один голос:

— Хватит болтать, сдавай!

Он сдал — каждому сунул в руки карты, свои положил себе на колени, и ты понял: если еще можно поставить точку, то немедля, сию минуту, потому что если ты посмотришь, какие у тебя карты, то дальше делай что угодно, ври, что стало плохо, заболела голова, и что еще придумаешь, — все равно, они заставят тебя сыграть хотя бы один кон.

Новенький похлопал себя по карманам и, вытащив мятую пачку сигарет, попросил у тебя спички, потом предложил закурить тем двоим, и когда они взяли по сигарете, ты окончательно убедился — все трое будут держаться вместе против тебя, и Бледный сказал:

— Голову даю на отсечение, все из-за трибуналов. Когда решают, кого отправить, смотрят на категорию.

И разумеется — а то как же! — Меченый мигом подхватил, мол, они с Бледным, как только покинули корабль, который выловил их, двух беглецов, в море, были немедленно интернированы, без всяких формальностей, и добавил:

— Конечно, все из-за трибуналов.

И Бледному не пришлось уточнять, что речь о Новеньком:

— Все-таки первую категорию дали.

И покашливание, мычание, и невнятно:

— Да, но ведь, ей-богу, не мне одному, ты же знаешь. Предполагать можно что угодно, а все-таки трибуналы в этом смысле ненадежны.

И тебе вспомнилось, как они утешали его, говорили — не может быть, что заберут и ушлют только его одного, уж наверное, раньше отобрали еще кого-то, скажем, бывших обитателей Коричневого дома или вообще всех, за кем водились кое-какие делишки; и правда ведь, кроме вечно хныкавшего Профессора и горемыки, который сам все испортил своим побегом, отобрали еще несколько человек, кстати, весьма подозрительных типов, назвали их поименно на построении и приказали завтра утром явиться с вещами, в эту группу попали Пивовар и все моряки во главе с капитаном.

Между прочим, излишне было напоминать, что сплошь и рядом решения насчет категории были абсолютно неправильными и зависели от самых несущественных пустяков. В этом смысле ты кое-что испытал на собственной шкуре, но, кроме того, ты знал людей, для которых стал буквально роковым вопрос, намерены ли они принять британское гражданство, любой ответ оказывался неправильным; других спрашивали, как они поступят в случае, если их станут шантажировать, угрожая безопасности родителей, оставшихся в Германии, жизни родных и близких, которым не удалось эмигрировать, — выясняли, не пойдут ли они на предательство своей новой родины, и как эти люди ни выкручивались, всегда получалось, что они — субъекты, представляющие опасность для Англии, либо проходимцы, отрекшиеся от родной страны. В чьей-то судьбе оказалась роковой игра в шахматы по переписке, которую бедолага вел с приятелем, жившим в Париже, — судьи предположили, что переписка велась секретным кодом; у кого-то еще, как выяснилось, была неподходящая приятельница — гулящая дамочка, ему ставилось в вину то, что он жил на ее грязные заработки, кто-то вызвал подозрения, потому что шлялся без дела возле правительственных зданий Уайтхолла и глазел на окна мертвых фасадов, и ты знал, что даже сплетен, дескать, такой-то — красный, было достаточно, чтобы в глазах судей стать обреченным, тверди не тверди хоть сто часов подряд, что вступил в ряды борцов Сопротивления еще в те времена, когда в Лондоне никто не подозревал, какая угроза нависла над миром.

— Вот уж точно — устроили судилище вроде как над ведьмами, — сказал Новенький, словно в чем-то оправдываясь. — Тем господам только и надо было — очернить побольше людей, чтобы не смели протестовать, очутившись за решеткой.

А Меченый сдержанно заметил:

— Спросить их, так мы все тут — шпионы.

И Бледный поддакнул:

— Шпионы и диверсанты! Вот только нет на паршивом этом острове никаких секретов, и взорвать тут нечего, овцы и те — мелочь пузатая.