Геннадий Башкуев - Маленькая война

Раздается плач. Банальный девчачий плач.

— Ты… ты… — задыхается Хромой Батор. — Ты бесстыжая… Так нельзя… Если по правде — ты мне нравишься… Но ведь девчонка еще… Так нельзя, понимаешь?

— А когда будет можно? На том свете?! — зло кричит Рада. Рада ли?

— Мы могли бы дружить… — неуверенно бурчит команданте.

— Нужны вы со своей дружбой! Играете в свои игры… Проснись, команданте! Мы все умрем! Умрем!

Я чуть не скатился с крыши. Что эта девчонка себе позволяет?

— Что случилось? Скажи толком!

Плач пресекается: девчонку трясут за плечи.

— Твой отец приходил… ночью… — давится слезами Рада. — На кухне сидели… с папой… Говорили ужасные вещи… про атомную бомбу… С-страшно… У-у!..

— Не плачь. Тебе, наверное, померещилось. Со сна.

— Не говори со мной… как с маленькой! Иду по улицам… Люди смеются, мороженое едят, с детьми, колясками… Думала, притворяются. Может, так надо… Чтобы без паники… Я тоже притворялась. С самого утра… Улыбаюсь, улыбаюсь, аж скулы болят… И мамы нету! Папе не говорю… Не любит, когда подслушивают…

По-моему, я краснею. Ну и положеньице! Не затыкать же уши! И когда они кончат слезы лить?

— Красивая, умная… Не целовалась еще… Ничего, ничего не знаю… Любовь, дети… зачем это?.. Я никому не сделала плохого. Почему, почему я должна умирать?.. Папа куртку купи-и-ил… Болоньевую-ю!.. О! А вдруг она взорвется?

— Что? Что взорвется? Говори толком!

— Бом… Бом… Бомба-а-а!.. — залилась в три ручья девчонка.

Эта истерика уже действует на нервы. Рада с каждым словом нравится меньше и меньше. Могу поспорить, что у нее покраснел нос.

— Тебе померещилось, приснилось… — убежденно басит Хромой Батор. — Хочешь, у отца спрошу?

Плач стихает.

— Скажи, — сморкается в платочек плакса, — когда с кочегарки прыгал, страшно было? Только честно…

— Откуда знаешь? А вообще-то — да. Страшно.

— Но ведь ты мог разбиться!

— Не знаю. Не думал как-то. Хотел доказать… Себе самому. Дурак, в общем.

— Извини…

Молчание.

— Скажи, отчего колокольня у реки без колокола?

— Н-не знаю. Че это ты вдруг — про колокол?

— Так… Хочу услышать. Никогда не слышала колокол… Хоть бы чуточку, а?

— Успокоилась? Иди домой. И забудь… как страшный сон.

В ответ невнятный писк. Шуршание болоньевой курточки, скрип шагов, хлопок люка. Фу… ушли. Ромео и Джульетта — чердачный вариант. И команданте тоже хорош… «Давай дружить!»… Расскажи кому — не поверят.

Влезаю через окно, разминаю затекшую ногу. На чердаке без изменений. Дымные полосы света. Под ботинком пружинит шлак. Улыбки Гагарина и Фиделя. Разноцветная карта боевых действий зовет на подвиги.

Проверяю тайник. Батиста до него не добрался. Пистолет, два патрона. Чего тут болтала эта истеричка? «Мы все умрем!» Кинокомедия! Театр юного зрителя!

Так и подмывает пальнуть из мелкокалиберного пистолета в белый свет!

12:44. За Удой-рекой

Мой Боливар на полном скаку налетел на мину — экая досада! Случилось это по милости труса Борьки. Упросил-таки проводить его до парикмахерской. Рассказал, что отец забыл дома термос и бутерброды. И изобразил сцену в лицах.

— Как муха на мед!.. Все мужики мужиками, по воскресеньям с семьей, с детьми, а он!.. — кричала тетя Зина, Борькина мать, — высокая, с мушкетерскими усиками.

— Работа такая, Зина. Желание клиента — закон… — вяло оборонялся Семен Самуилович.

— Старый козел!

И так далее… Тут не только термос забудешь — голову.

В пылу погони за расстроенным дамским парикмахером я наступил на яблоко конского навоза, шмякнулся на мостовую и едва не выронил из кармана пистолет. Если бы не Борька — Боливар целый и невредимый стоял бы на привязи.

Закавыка в том, что парикмахерская на том берегу реки. Встреча с противником в одиночку, да еще на его территории, чревата потерями — термоса, мелочи до рубля и выше, а главное, синяками и разного рода унижениями… Даже описывать их не хочется.

Глядя на несчастное Борькино лицо, я согласился. Ну и дурак! При падении подошва левого ботинка оторвалась и просила каши. К тому же зазеленил штанину. Боливар обернулся ишаком. Борька, склонившись надо мной, предложил хлебнуть из термоса. Тоже мне, сестра милосердия!

Нейтралку проскакали без звона копыт. Я поневоле подражал команданте: хромал, загребая рваной подошвой мусор. Борька виновато трусил сзади. Река ехидно журчала под мостом. Друг отставал больше и больше. Я тоже сбавил ход. Начинались владения заудинской шпаны.