Дэвид Мэмет - Древняя религия

— Почему, когда куришь, становится не так жарко? — спросил Франк и посмотрел на сигарету.

— Правда? Вполне возможно…

— Ведь если подумать…

— Я думаю, — сказал раввин, — что курение отвлекает…

Он немного помолчал. Потом поднял брови и произнес:

— Так что, продолжим?

Франк кивнул, и они склонились над раскрытыми книгами, разложенными на койке.

— Лизкор, — сказал он, — помнить. Лелакет — собирать. Шамар — охранять. Лагаат — трогать.

Раввин откинулся на стуле, чтобы спрятаться от солнца. Стены камеры еще сохраняли прохладу, особенно хорош был треугольник тени между стеной и решеткой.

— Лээхов — любить. Лиштот — пить. Лигмоль — вознаграждать. Лаазов — покинуть.

Мысли Франка, как обычно, вернулись к суду. Не к аресту, не к беснующейся в тот день толпе на улице, не к заключению в тюрьму, а именно к суду.

«Был ли я наивен, — думал он (а мысль эта не покидала какой-то участок его мозга почти весь день, каждый день), и еще он подумал: — Был ли кто-нибудь когда-нибудь настолько наивен?» — Его возмущало присутствие другого человека в камере, как будто тот мог видеть, что его мысли снова возвращаются к суду, а значит, стать свидетелем его унижения.

Он посмотрел на тень на полу. Тень от решетки преломлялась на стыке стены с полом под углом в тридцать градусов. Два часа. Через полчаса раввин уйдет. Но как, ужаснулся Франк, как пережить эти полчаса?

— Да?.. — сказал раввин.

Теперь сигарета была горячей, она жгла пальцы, а дым жег легкие. Он взял банку из-под кофе с песком, затушил бычок и протянул банку раввину, но тот покачал головой, склонился над книгой и сказал:

— Продолжим.

К тому моменту Франка уже с головой захлестнула ненависть к раввину — оглушающая, слепая ненависть к нему и всему, что в нем воплощалось.

«Нет, — подумал он. — Нет. Стоп. Нет. Стоп. И что я теперь сделаю? Убью его? Что? Убью? Ничтожный еврейчик. Этот кислый запах пота. Как же он потеет в этом дешевом костюме… Почему он не снимет пиджак?»

Раввин продолжал что-то говорить.

— Что? — переспросил Франк. — Что вы сказали?..

— Оледет, — сказал раввин.

— Что?..

— Оледет.

— Рождение. Рождение, — повторил Франк. — Рождение. Родство.

Речи о помиловании не шло, как ему объяснили. Достаточно и того, что губернатор заменил смертный приговор пожизненным заключением. Теперь этот человек никогда не сможет избираться на публичные должности. Более того, этот человек теперь в опасности, объяснили ему. Получает анонимные угрозы. Он…

Пока адвокат говорил, Франк задремал. Краем уха он продолжал слышать что-то про «последующие годы» и «возможно, когда-нибудь…», а потом он почти отключился, и в голове его эта мутная дрема каким-то образом смешалась со сном, который он видел у себя в камере, и в этом сне адвокат почему-то употребил латинский термин, и термин этот был словом «соль».

«Соль? — недоумевал он. — Корень был знакомым, но он никак не мог понять, какое отношение это слово имеет к его заключению. — И зачем он вообще говорит на другом языке? С какой целью затемняет суть дела?

А может, это была не латынь, а иврит? — продолжал он размышлять во сне. — Лашон а-кодеш. Святой язык. „Соль, salt“. — Он свел ее к буквам шин, ламед, тав. — Что бы мог значить этот корень?»

Он спал и во сне зашел в каменное здание, которое находилось в каком-то восточном портовом городе. Облаченный в тогу, он держал под мышкой свиток папируса (или то, что представлял себе папирусом), и вот он зашел в здание, которое считал библиотекой. Но там были женщины, и это показалось ему странным: насколько он знал, женщинам в этом городе посещать библиотеки не разрешалось.

«Не женщинам, — подумал он. — На женщин строгий запрет не распространялся. Это евреям запрещено сюда входить. Мне запрещено…»

Он вспоминал этот сон весь день. Переходил от «что же я там искал?» к «какое-то слово», затем уточнил — это был юридический термин, «судебный иск». Далее в памяти всплывала его встреча с адвокатом накануне, а от нее, по кругу, он снова и снова возвращался к тому вечернему сну, и тогда неизбежно возникало это слово — «соль».

Но был ли то иврит, подумал он.

Закончив работу в медпункте, он вернулся в камеру, на молитву. А после молитвы взял словарь, блокнот и карандаш.

«Шин, ламед, тав, — записал он. — Или шин, ламед, тет. Или самех, ламед, тет. Или самех, ламед, тав, — записал он. — Или…» — Тут он взглянул на получившийся список и понял, что для начала этого достаточно.