Гюнтер Грасс - Собачьи годы

Только он ухватился за ручку чемодана, Тулла протянула ему свою маленькую ладошку с резиновым напальчником на большом пальце — чтобы легче билеты отрывать и деньги отсчитывать. Вторая ее рука уже ждала на шнурке кондукторского звонка:

— Смотри там, чтобы тебе нос не отстрелили, слышишь!

И Туллин кузен послушно кивнул, и продолжал кивать, когда она уже дала сигнал к отправлению и оба они — он для нее, она для него, он на вокзальной площади, она на отъезжающей «пятерке» — стали уменьшаться в размерах.

Что же удивительного, что в ушах у Харри Либенау, пока он всю дорогу от Данцига до Берлина трясся в скором поезде на своем чемодане, в такт перестуку вагонных колес звучала одна и та же кошнадерская песенка на совсем простые слова: «Тулла-Тулла-Тулла-Тул. Тулла-Тул. Тулла-Тул».

Была когда-то песенка,

в ней говорилось о любви, она была коротенькая, легко запоминалась и до того ритмичная, что рядовой мотопехоты Харри Либенау, отправившийся из дому с двумя трескучими билетными книжками обучаться страху, всегда — на коленях и лежа, во сне и над миской горохового супа, чистя винтовку и елозя брюхом по-пластунски, задремывая и на бегу, в противогазе и дергая чеку настоящей ручной гранаты, во время развода караулов, в поту и в слезах, дрожа от холода и на водяных мозолях, орлом на толчке и принимая воинскую присягу в Богом забытом Фаллингбостеле, на карачках по стерне в поисках зерна, то бишь клянясь и кляня, отстреливаясь и обсираясь, а также надраивая сапоги и расхватывая последний кофе, — всегда и везде держал эту песенку в зубах, такая она была неотвязная и на все случаи жизни подходящая. Потому как когда он вбивал гвоздь в створку своего шкафчика, чтобы повесить туда фотографию в рамочке — Вождь с черной овчаркой — молоток и шляпка гвоздя в один голос подпевали: Тулла-Тул, Тулла-Тул. И когда примыкание штыка разучивали, три основных движения очень ритмично туда же вписывались: Тулла-Тулла-Тул! И когда за воинским складом Кнохенауэр-два ему пришлось стоять ночью на часах и сон железной хваткой стискивал ему кадык, он будил себя бодрой песенкой: Тул-Тул-Тулла! Любая маршевая песня, будь то про Эрику, Розмари, Аннушку или хоть про в огороде бузину, легко подлаживалась к этому универсальному Туллиному тексту. И когда он отлавливал на себе вшей и из вечера в вечер — покуда всю роту в Мунстере не запустили в санобработку — обследовал швы своих кальсон и сорочек хрусткими и беспощадными ногтями, он не придавливал тридцать две вши за раз, нет, он тридцать два раза обламывал Туллу. И даже когда увольнение до побудки предоставило ему возможность впервые и совсем по-быстрому утолить свой пыл с настоящей девчонкой, он выбрал для этой цели не медсестру и не зенитчицу, а трахнул в осеннем люнебургском парке люнебургскую же трамвайную кондукторшу, ее звали Ортруд, но он ритмично приговаривал свое «Тулла! Тулла! Тулла!» Чем даже доставил своей партнерше некоторое, впрочем, весьма умеренное удовольствие.

И все это — песенка о Тулле, воинская присяга, вши и Люнебург — исправно отображается в любовных письмах, по три штуки в неделю, письмах Тулле. История вершится в январе, феврале, марте; он же ищет для Туллы только вневременнные, вечные слова. Где до между Балатоном и Дунаем четвертая кавалерийская бригада отражает контратаки противника, а он живописует своей кузине ландшафтные красоты люнебургских окрестностей. Отвлекающий бросок, не достигнув Будапешта, иссякает где-то за Братиславой; а он, не ведая усталости, сравнивает Люнебургскую пустошь с Тухельской. В районе Бастони небольшие территориальные приобретения — а он шлет Тулле мешочек можжевеловых ягод вместе со своими фиолетовыми вересковыми приветами. Расположившаяся южнее Болоньи 362-я пехотная дивизия в состоянии сдерживать танковые атаки врага только при условии одновременного выравнивания линии фронта; а он тем временем сочиняет стихи, — для кого бы это? — в которых, и это в начале января, по прежнему фиолетово цветет вереск! День деньской тысячи американских бомбардировщиков заходят на цели в районе Падерборна, Билефельда, Мангейма, Кобленца — он же невозмутимо читает Лёнса [324], который так заметно влияет на стиль его писем и с первых строк окрашивает стихи к Тулле в фиолетовые тона. Под Барановым крупное наступление неприятеля — а он даже глаз не поднимет, выводит своей школьной авторучкой одно-единственное, не голубое и не красное, имя. Оставлен тарновский плацдарм, неприятельские прорывы до Инстера; а обученный рядовой мотопехоты Харри Либенау подыскивает слово-заклинание, рифмующееся с именем Тулла. Враг наносит удары в направлении Леслау через Кутно, прорывается под Хоэнзальцой — но наш мотопехотинец из маршевой роты Мунстер-Север все еще не подыскал подходящую рифму к своей кузине. Передовые отряды танковых частей неприятеля взяли Гумбинен и с ходу форсируют Ротминте; тут нашего мотопехотинца Харри Либенау с маршевым приказом и походным пайком, но без жизненно необходимого, все еще не найденного слова, посылают в Катовице, где ему надлежит сомкнуться с 18-й танковой дивизией, которую в срочном порядке перебрасывают с Дуная в Верхнюю Силезию. Но уже потеряны Гляйвиц и Оппельн, достигнуть Катовиц не удается, и новый приказ направляет мотопехотинца Харри Либенау с пополненным походным довольствием в Вену — тем самым ему предоставляется возможность отыскать оттянутую с юго-востока воздушно-десантную дивизию, а заодно, быть может, и заветную крышечку от горшочка по имени Тулла. Линия фронта уже в двадцати километрах к востоку от Кенигсберга, а в Вене мотопехотинец Харри Либенау взбирается на собор Святого Стефана и под полупасмурным небом высматривает — кого? Передовые отряды танковых частей неприятеля выходят к Одеру и закрепляются на плацдарме под Штайнау — а Харри шлет теперь уже нерифмованные открытки, но сборного пункта обещанной ему воздушно-десантной дивизии так и не находит. Закончено Арденнское сражение. Будапешт пока еще держится. Низкая активность боевых действий в Италии. Генерал-полковник Шернер принимает на себя командование [325]центральным участком фронта. Заградительный барьер под Летценом прорван. На подступах к Глогау успешные оборонительные бои. Передовые отряды неприятеля в Прусской Голландии. География! Билитц — Плесс — Ратибор. Кто слыхал, где расположен Циленциг? Ибо именно туда, к северо-востоку от Кюстрина, определяет мотопехотинца Харри Либенау с обновленным походным пайком обновленный походный приказ; но уже в Пирне его останавливают и придают некоему безымянному отделу комплектования, который в освобожденном по такому случаю от учеников и учителей здании начальной школы дожидается прибытия 21-й танковой дивизии, перебрасываемой из Кюстрина в район севернее Бреслау. Резерв пополнения. В школьном подвале Харри отыскивает энциклопедию, но отказывается от идеи рифмовать Туллу с именами вроде Суллы или Абдуллы ввиду отсутствия смысла. Обещанная танковая дивизия так и не приходит. Но Будапешт пал. Глогау отрезано. Резерв пополнения вместе с мотопехотинцем Харри Либенау направляется неведомо куда, но направляется. И каждый день минута в минуту личному составу выдается по ложке джема «Ассорти», треть буханки пайкового хлеба, одна шестнадцатая часть килограммовой банки тушенки и по три сигареты. Директивы Шернера: партийная «кузница героев» накрылась [326]. Весна в прорыве. Почки лопаются как выстрелы между Троппау и Леобшютцем. Под Шварцвассером расцветают четыре весенних стихотворения. В Сагане, перед тем, как форсировать Бобру, мотопехотинец Харри Либенау знакомится с силезской девушкой, которую зовут Улла и которая заштопает ему пару шерстяных носков. А в Лаубане его заглатывает оттянутая с запада и переброшенная в Силезию 25-я мотопехотная дивизия.