Михаил Веллер - Ноль часов

Произнеся первый тост. Путин лишь притрагивался к своей рюмке. Он посмотрел на часы. Перед ним поставили чашку с чаем. Ольховский достал сигарету, под которой возник огонек зажигалки. Когда огонек исчез, появилась пепельница.

— Так толком и не поговорили, Петр Ильич, — сказал Путин. — Ладно, что ж делать. Приеду в Питер — свидимся. Ну что… Кончай палить. Всему свое время. Домой-то хочется?

К его уху склонился референт, помощник, секретарь, кто там они все есть: «Владимир Владимирович. Вам пора…»

У Ольховского было заготовлено большое прощальное наставление. Необходимо было постоянно контролировать разминирование Москвы; сажать виновных в невыплате пенсий; тихой сапой подрыться под нефтяные монополии; резко упростить формальности усыновления сирот; вкачать средства во флот немедленно; до черта всего. Он тоже посмотрел на часы. Черт, все это было и так ясно. Вместо этого он сказал:

— С чиновниками — это у тебя неплохо вышло, Владим Владимирович.

— Ну, на ход ноги, — сказал Колчак. — Хочется приватно сказать что-нибудь такое торжественное. Типа: мы тебе передали эстафету, теперь ты давай следующий этап. А если что — мы придем еще раз, маршрут проложен. Что в сокращенном варианте звучит: за благополучный проскок!

Когда Путин ушел («Продолжайте, не торопитесь. Это мне пора, извините»), Иванов-Седьмой ехидно спросил:

— Что-то я в тебе не замечал, Николай Палыч, пристрастия к верноподданическим текстам. Давно ли ты собирался ему приказ на брюхе татуировать?

Впервые в жизни Колчак выглядел сконфуженным.

— Есть у русских эта гадкая черта, — пожаловался он, — за глаза поливать власть, а в глаза ни с того ни с сего лизать. Не понимаю. Вроде и по делу сказал. А получается — сам выдвинул, и самого же перед ним в прогиб несет.

— Прессуют нас прессуют, а раб не выдавливается, да? — посочувствовал Беспятых.

— Клизму всем поголовно, — сказал доктор. — И позадно. Как очистительный этап демократии.

— Что ж. Опыт с птеродактилем у тебя уже есть.

— Не завидую я ему, — вздохнул Ольховский. — Одна разборка с Жуковым чего будет стоить.

Возвращались в темноте. Мознаим вынес под тужуркой бутылку виски, ее отобрали и пустили по автобусу. Пить больше, вроде, и не хотелось, но добавить — это святое.

— Что за идиотское название награды: «За заслуги перед Отечеством второй степени»! — возмущался Груня. — Что второй степени — отечество? Или заслуги? Козлы!

На корабле тосковал Куркин с парой вахтенных. Награждение привезенными им орденами произвели перед строем со всей возможной торжественностью.

Заснуть не удавалось. Курили, разговаривали, ходили к командиру клянчить спирт — дал. Планы были радужные.

«Немало я стран перевидел, шагая с винтовкой в руке», — тихо гонял в радиорубке маркони. Втиснулся Макс с кружкой чифира; отхлебывали, перепуская затяжку через глоток, набился народ и стал петь.

Мознаим подсчитывал полученные «Авророй» деньги: большая часть сохранилась. Но при делении на сорок пай получался не астрономический. Он усовершенствовал калькуляцию: ввел зависимость от званий, должностей и выслуги лет — вышло куда веселей. Он озабоченно предвидел трудности с уговорами начальства на свою систему дележки.

«Мечта разыскивает путь — открыты все пути», — писал Иванов-Седьмой; он был счастлив.

Беспятых снился викинг в очках и с «конским хвостиком».

Колчак брился: это его успокаивало. Ольховский звонил в Петербург. Доктор мерил новый костюм, купленный на размер меньше. Серега Вырин в четвертый раз рассказывал кубрику, как он снял на Тверской негритянку и имел ее в служебке «Националя» всего за чирик швейцару. На самых горячих местах Сидорович ронял очки.

За час до подъема Шурка пробрался на бак и вынул из затвора ударник. Он завернул его в старый гюйс и спрятал на дно рундучка. Это была вторая неуставная вещь в его рундучке. Первой было покрывало Майи. Майя подарила ему его при расставании. Почему-то ей обязательно хотелось, чтобы он хранил как бы часть ее собственной постели (которой он никогда не видел). Ей виделось в этом что-то вроде семейного обета, домашнего очага и в таком роде. Шурка согласился только потому, что знал, что у беременных бывают свои причуды, которым надо уступать. А потом совестно было выкинуть. Покрывало было старомоднейшее, не иначе от бабушки, пикейное, полупрозрачное от стирок.

Вот этого покрывала в рундучке не оказалось. Наутро Шурка перетряс всех. Все клялись, что ничего о нем не знают. Посочувствовал один Груня. Он переживал и помогал искать.