Эли Визель - Ночь. Рассвет. Несчастный случай

Я снова покрылся испариной.

— Вы не должны целовать меня, — прошептал я.

Сиделка дружески рассмеялась.

— Конечно, нет, а то ты пить захочешь.

Она вышла из комнаты. А я стал ждать, когда придет сон.

— Расскажи мне немного о себе, — сказала Катлин.

Мы сидели у нее в комнате, в приятном тепле. Мы слушали грегорианский хорал, и он вздымался в наших душах. Слова и музыка несли в себе такой покой, который никакая буря не могла нарушить.

Две чашки на маленьком столике все еще были наполовину полны. Кофе остыл. Полумрак заставлял меня прикрывать глаза. Усталость, которая одолевала меня в начале вечера, исчезла бесследно. Нервы напряглись, я ощущал, как время, проходя сквозь мое сознание, уносит с собой частицу меня.

— Расскажи, — сказала Катлин, — я хочу узнать тебя.

Она сидела справа от меня на большом диване, скрестив под собой ноги. Сон витал в воздухе, словно не зная, куда опуститься.

— Мне не хочется, — сказал я. — Мне не хочется говорить о себе.

Чтобы говорить о себе, чтобы по-настоящему говорить о себе, мне пришлось бы рассказать о моей бабушке. Мне не хотелось рассказывать о ней словами — историю моей бабушки можно было выразить только в молитве.

После войны, когда я приехал в Париж, меня часто, очень часто упрашивали рассказать. Я отказывался. Я считал, что мертвым ни к чему наши голоса. Мертвые не столь застенчивы, как я. Они не знали стыда, я же стеснялся и стыдился. Так уж заведено на свете: стыд терзает не палачей, а их жертвы. Самый большой стыд — это быть избранным судьбой. Человек, скорее предпочитает винить себя во всех мыслимых грехах и преступлениях, чем прийти к выводу, что Бог способен на самые ужасающие несправедливости. Я до сих пор всякий раз краснею, когда размышляю о том, как Бог забавляется со своими любимыми игрушками — людьми.

Однажды я задал моему учителю, кабалисту Кальману, вопрос: «С какой целью Бог создал человека? Я понимаю, что человеку нужен Бог. Но зачем Богу человек?»

Мой учитель прикрыл глаза, и отвердевшие сосуды, по которым мчались подгоняемые страхом истины, словно тысячи ран, прочертили замысловатый лабиринт на его лбу. После нескольких минут раздумья его губы сложились в тонкую отстраненную улыбку.

— Писание учит нас, — сказал он, — что если бы человек сознавал свою власть, то он бы утратил веру или разум. Человеку отведена роль, которая превосходит его. Бог нуждается в человеке, чтобы быть Единым. Мессия, призванный освободить человека, сам может быть освобожден только им. Мы знаем, что не только человек и Вселенная будут освобождены, но и Тот, кто установил их законы и связи. Отсюда следует, что человек, который всего лишь пригорошня праха — способен воссоединить время и его исток, вернуть Богу его собственный облик.

В то время я был слишком молод, чтобы понять значение слов моего учителя. Мысль о том, что существование Бога связано с моим, наполняла меня и жалкой гордостью, и глубоким сожалением.

Несколько лет спустя я увидел, как праведные благочестивые люди шли на смерть, распевая: «Нашим огнем мы сокрушим цепи изгнанного Мессии». Именно тогда меня поразил символический подтекст того, что сказал мой учитель. Да, Богу нужен человек. Осужденный на вечное одиночество, Он создал человека только для забавы, чтобы сыграть с ним, как с игрушкой. Вот что философы и поэты отказываются признать: в начале не было ни Слова, ни Любви, а только Смех, громовой вечный хохот, отзвуки которого обманчивее, чем миражи пустыни.

— Я хочу узнать тебя, — сказала Катлин.

Ее лицо потемнело. Сон, не найдя себе места, испарился. Я подумал: он бы мог войти в ее широко раскрытые глаза. Но сны никогда не приходят снаружи.

— Ты можешь возненавидеть меня, — сказал я ей.

Она еще глубже подтянула под себя ноги. Все ее тело сжалось, стало меньше, будто она хотела последовать за сном и исчезнуть вместе с ним.

— Попробую, — ответила она.

«Она возненавидит меня», — подумал я Это неизбежно. Повторится то, что уже однажды случилось. Одинаковые причины вызывают одинаковые последствия, одну и ту же ненависть. Повторениям отводится решающая роль в трагической перспективе нашего существования.

Я не знаю ни имени того человека, ни кто он был такой. Он первым выкрикнул, что ненавидит меня. Он олицетворяет всех безымянных и безликих людей, обитателей мира погибших душ.

Я находился на французском корабле по пути в Южную Америку. Это была моя первая встреча с морем. Большую часть времени я проводил на палубе, вглядываясь в волны, которые неутомимо рыли могилы лишь для того, чтобы снова их наполнить. Еще ребенком я искал Бога, потому что он представлялся мне великим и могучим, необъятным и бесконечным. Таким обликом обладало море. Теперь я понимал Нарцисса: он не упал в ручей, он бросился в него. В какой-то миг желание соединиться с морем стало столь сильным, что я едва не прыгнул за борт.