Эли Визель - Ночь. Рассвет. Несчастный случай (Три повести)

Такой вопрос никогда не приходил мне в голову. Я плакал, так как — так как что-то внутри меня требовало слез. Это все, что я знал.

«Почему ты молишься?» — спросил он через минуту.

Почему я молюсь? Странный вопрос. Почему я живу? Почему я дышу? «Не знаю, почему», — сказал я еще более взволнованный и смущенный. «Я не знаю, почему».

С тех пор я часто с ним виделся. Он настойчиво объяснял мне, что всякий вопрос обладает смыслом, не содержащимся в ответе.

«Человек поднимается к Богу, задавая Ему вопросы», — любил он повторять. «Это и есть истинный диалог. Человек спрашивает Бога, а Бог отвечает. Но мы не понимаем Его ответов. Потому что они приходят из глубины души, и там они до самой смерти. Ты найдешь правильные ответы, Элиэзер, только в самом себе».

Я спросил его: «Моше, а почему ты молишься?»

«Я молюсь Богу внутри себя, чтобы он дал мне силы задавать правильные вопросы».

И таком духе мы беседовали почти каждый вечер. После того, как все прихожане покидали синагогу, мы оставались, сидя во мгле при мерцающем свете нескольких догорающих свечей.

Однажды вечером я рассказал ему, как мне грустно оттого, что я не могу найти в Сигете учителя, который наставлял бы меня в изучении «Зогара» [2] «Зогар» (Сияние) — главная книга еврейской Кабалы, согласно традиции, написанная Рашби — Рабби Шимоном Бар-Йохаем. кабалистических книг, еврейского мистицизма. Он улыбнулся снисходительно. После долгого молчания он сказал:

«Тысяча и одни врата ведут в сад мистической истины. Для каждого человека существуют только его врата. Ни в коем случае нельзя ошибиться, пытаясь войти в сад через какие-либо другие врата, кроме своих собственных. Это опасно как для входящего, так и для тех, кто уже вошел».

И Моше Педель, босой бедняк из Сигета, часами говорил со мной об откровениях и тайнах Кабалы. С него началось мое посвящение. Мы читали с ним вместе по десять раз подряд одну и ту же страницу «Зогара», не для того, чтобы выучить ее наизусть, но чтобы извлечь ее божественную сущность.

И в такие вечера во мне крепла уверенность, что Моше Педель вознесет меня с собой в вечность, туда, где вопрос и ответ станут едины [3] Здесь и далее разрядка заменена на болд ( прим. верстальщика ). .

Но вот однажды всех евреев иностранного происхождения выслали из Сигета. А Моше Педель был иностранцем.

Горький плач стоял над вагонами для скота, куда они были втиснуты венгерской полицией. Мы стояли на платформе и тоже плакали. Поезд исчез за горизонтом, ничего не оставив после себя, кроме густого грязного дыма.

Я слышал, как еврей позади меня вздохнул. «Что ж особенного? — сказал он, — война…»

Про депортированных быстро забыли. Вскоре после их отъезда болтали, что они в Галиции, работают и, в большинстве своем, даже довольны.

Пришло несколько дней. Несколько недель. Несколько месяцев. Жизнь вошла в колею. В наших домах царила атмосфера хладнокровного спокойствия, торговля процветала. Ученики погрузились в книги, дети резвились на улицах.

Однажды, направляясь в синагогу, я увидел Моше Педеля, сидящего на скамейке около двери.

Он рассказал о том, что случилось с ним и его спутниками. Поезд, набитый депортированными, пересек венгерскую границу и на польской территории поступил под надзор гестапо. Здесь он остановился. Евреям пришлось пересесть в грузовики. Грузовики подъехали к лесу. Евреям приказали сойти. Их заставили рыть огромные могилы. А когда они закончили свою работу, гестапо взялось за свою. Спокойно, не торопясь, гестаповцы казнили пленников. Каждый должен был сам спуститься в яму и подставить шею. Младенцев подбрасывали в воздух, и автоматчики стреляли по ним, как по мишеням. Это произошло в Галиции, в лесу около Коломыи. Как Моше Педель ускользнул? Чудом. Его ранили в ногу и приняли за мертвого.

Дни и ночи он ходил от одного еврейского дома к другому, рассказывая про Малку, молодую девушку, умиравшую трое суток, и про Тобиаса, портного, который умолял убить его прежде, чем сыновей…

Моше переменился. В его глазах больше не было радости. Он перестал петь. Он перестал говорить со мной о Боге и Кабале, он говорил лишь об увиденном. Люди отказывались не только верить его рассказам, но даже слушать их.

«Он просто пытается нас разжалобить. Ну и воображение!» — говорили они. Или даже: «Бедняга, он помешался». А Моше плакал.

«Евреи, выслушайте меня! Это все, о чем я прошу. Мне не нужны ни деньги, ни жалость. Только выслушайте меня», — рыдал он среди молящихся на рассвете и во время вечерних молитв.