Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия

– Прежде всего мы должны…

Нужно было как-то выбираться из этой ситуации. Смешно было даже думать о нашем участии в какой-то революции, какой-то политической возне, военном перевороте или смене власти путем тихих демократических преобразований. Мы не были ни революционерами, ни монархистами, ни демократами, вообще мы были лояльны к любой форме правления, которая бы позволяла нам продолжать свои исследования. Анархия, диктатура, олигархия или военный коммунизм, капитализм или социализм, тоталитаризм или авторитаризм, непотизм или трайбализм, автократия или теократия, монархия или даже военная диктатура… – нам было все равно. Во всяком случае нам так казалось, поскольку мы считали себя свободными художниками. Нас случайно занесло каким-то нелепым ветром в общество этой царской персоны, и мы не понимали: причем тут мы? Он нам был интересен, как пациент, которого мы спасли, но все эти разговоры о царствовании нас тяготили.

– Невероятно, – сказал Жора, подмигнув мне и вплетаясь интонацией своего голоса в возмутительный тон Михаила Николаевича, – как можно было допустить такое?

Мы уже были в доме, пили чай с бубликами. Царь остановился, затем подошел к нам и опустился в свое кресло. Последовала пауза, затем он пронзительно посмотрел на Жору и произнес:

– Вы зря иронизируете, друг мой. Я не расположен сегодня шутить, а вы, я вижу, не в состоянии воспринимать меня всерьез. Ну, хорошо, поговорим об этом в другой раз.

Он встал и, ни слова нам не сказав, направился в соседнюю комнату. Прошло несколько нескладных минут, мы сидели в тишине и чего-то ждали. То, о чем наш пациент сегодня поведал, привело нас в замешательство. Такого поворота событий никто не ожидал. Мы были в полном недоумении. Мы не могли с полной уверенностью утверждать, что наши липосомки с фрагментами ДНК черепахи и секвойи не явились причиной такой революционной настроенности Михаила Николаевича. Вскоре он появился с какими-то бумагами в руке, уселся в свое кресло, коротко посмотрел на меня, затем на Жору.

– Вот что, – сказал он, – я знаю, что предоставлять вам возможность делить ваши усилия между собой – значит поссорить вас, если не сделать врагами. Можно было бы это проверить, оплатив ваш труд одним чеком.

Он сделал акцент на последних словах, подчеркивая, как он высоко ценит всю эту нашу генетическую возню.

– Посмотрел бы я на вас котиков-братиков, на вашу драчку, когда бы вы стали делить одну бумажку на двоих. Я этого не сделал, вы должны остаться друзьями-соратниками. Такой ваш союз дал мне возможность снова почувствовать землю под ногами, и только в таком альянсе мы сможем продолжить наше дело.

Он так и сказал: «Наше дело». Помолчал секунду-другую и, не меняя позы, вытянул правую руку перед собой, небрежно держа между указательным и безымянным пальцами две аккуратные кремово-желтые прямоугольные бумажки.

– Здесь по три миллиона…

Мы сидели не шевелясь, пораженные этим царским жестом.

– Долларов США, – прибавил он, – вот, держите…

Рука, зависшая перед нашими лицами, разделила нас с Жорой на два лагеря. Михаил Николаевич вдруг чуть-чуть приподнял руку, и мы с Жорой уперлись взглядами друг в друга. Секунду царила тишина, затем он произнес:

– Держите же!

Ослушаться было невозможно. Нам пришлось встать и сделать по шагу, чтобы каждому достался хрустящий чек. Когда сценка была нами блестяще исполнена и Михаил Николаевич остался доволен своей режиссурой, он произнес:

– Каждый из вас будет получать в качестве новогоднего подарка по миллиону.

Мы молчали, а он, выдержав паузу, проговорил:

– Ровно столько лет, сколько я буду жить. Надеюсь, вас не обременят такие условия. Вы мне нужны, да и вам не помешают мои миллионы. Теперь мы – союз, Антанта…

Мы вышли на улицу с чеками в руках, Михаил Николаевич проводил нас до черной чугунной калитки.

– Чеки-то спрячьте и будьте здоровы, – сказал он, – я вас найду.

Мы шли по лесной дачной бетонке, солнечные лучи еще пробивались сквозь толщу сосновых крон, но день уже качнулся к ночи и все наши вечерние планы оказались перечеркнутыми.

– Ну, что скажешь, Парацельс? – после некоторого молчания спросил Жора.

И мне ничего не пришло в голову, чтобы отшутиться.

– Вот мы и получили свои желтые билеты.

– А знаешь, – спросил Жора, – сколько весит твой миллион?

– Ровно столько же, сколько и твой, – сказал я.

– Всего-навсего – семь килограммов. Как две гантели по три с половиной кило.