Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия

И Юле, и, конечно, Юле!..

Лента Сены золотилась вечерним солнцем. Сена не Терек, но довольно быстрая река. И вода в ней чище, чем в твоем водопроводе. Потом я снова бродил…

Почему Юля ни разу не позвонила?

– Странный вопрос, – говорит Лена.

– Теперь я и сам понимаю, почему.

Сгустились сумерки, когда я поднялся со скамейки, расположенной недалеко от музея Клюни, где битый час мой желудок в полную силу трудился над китайской дичью. Куда теперь?

По Сене уже шныряли взад-вперед рассвеченные тихие и шустрые речные трамвайчики без пронзительных гудков, и сквозь окна были видны пассажиры, сидящие за столиками, наслаждающиеся своими лангустами или омарами и бегающие между ними официанты с подносами, слышна была скрипка, иногда точно из-под воды раздавался негромкий таинственный смех.

Набережная была пуста, редкие машины проносились на большой скорости, я брел вдоль парапета, квартал за кварталом, зажав горлышко полупустой бутылки между указательным и средним пальцами левой руки, рукава пуловера были завязаны на шее, мне нравился сверкающий огнями город без людей, я разглядывал то темные дома с одинокими желтыми глазами окон, то высвеченные купола и башни соборов, любовался мостами Сены и густой, казалось, маслянистой поверхностью воды. Мне было хорошо.

Прожектор Эйфелевой башни резал черное небо на куски, но они не падали мне на голову. Мои мысли были заняты предстоящей встречей с Аней. Я представлял, как она теперь бросится мне на шею, как я чмокну ее в щеку, и мы усядемся где-нибудь на тихой скамеечке или в каком-нибудь не шумном загородном кафе, и пользуясь отсутствием чужих глаз и ушей, будем смотреть друг на друга и молчать. А потом говорить, говорить… Я заговорю ее. В конце концов я скажу ей самое главное. Она это самое главное и сама поймет, она его всегда знала, и через день или два, или через неделю-другую мы уже будем в Америке.

Эйфелева башня осталась позади, я оглянулся, чтобы убедиться в том, что она, падая, не придавит меня своими конструкциями, но эта железная фосфоресцирующая огнями громада была ко мне совершенно безучастна. Если идти прямо по этому известному всему миру респектабельному шестнадцатому округу, размышлял я, то вскоре попадешь в Булонский лес. Где-то здесь ютилось российское посольство, куда можно было зайти и запросто сказать привычное русское «Привет!» какому-нибудь сонному клерку. С тех пор, как приземлился мой самолет, я не произнес еще ни единого слова. Кроме «pardon, madam» и «Au revoir», которые иногда вырывались из меня невпопад, я знал еще «Се ля ви» и «Ищите женщину!». Да, ищите женщину! За этим я сюда и приехал.

А пока я маялся… Мелькнула мысль: позвонить Юле? И что я ей скажу?..

Чтобы вырваться из окружения города нужно пересечь окружную автостраду (Boulevard Peripherigve), пройти по едва различимой среди таинственно замерших высоких деревьев тихой тропинке, и ты выходишь к зеркалу спящего озера. Булонский лес не испугал меня своей настороженной тишиной и тревожным мраком. Пока идешь в этом сказочном царстве, никакого страха не испытываешь. Во всяком случае, по пути к озеру, я старался думать не о его преодолении, а о том, зачем я несу с собой почти пустую бутылку. Как орудие защиты она наверняка мне не понадобится, думал я, но разбить ею зеркальную гладь озера или швырнуть куда-нибудь подальше я не решался. Мало ли кто может внезапно выскочить из-за дерева! Или вынырнуть из воды! Я шел не оглядываясь. Жора бы посмеялся над моими мыслями. Через каких-нибудь пять-шесть часов я буду рассказывать Ане об этой ночи, проведенной в темном лесу. «Ты ночевал в лесу? Зачем?!» Я буду только смотреть на нее и молча улыбаться. Вспомнит она или не вспомнит, как мы когда-то провели всю ночь вдвоем на берегу моря? С тех пор прошла тысяча лет! Мы были молоды, просто отчаянно молоды. Вскоре я добрался до причудливых невысоких зарослей японского садика, пасущегося на берегу озера в белесовато-дымчатом царстве предрассветного тумана. Пугающе-черные контуры камней казались загадочными притаившимися хищниками, готовыми вот-вот наброситься на тебя. Но я знал, что это были лишь камни, поэтому никакого страха не испытывал, и найдя первую же попавшуюся скамейку, с удовольствием плюхнулся на нее. Слава Богу! Мы с Аней тогда всю ночь просидели у костра. Пили вино и ели жареных мидий. Ее признания я пропустил мимо ушей, я словно оглох в тот вечер, а ночью мы плавали на матрасе, резвясь и развлекаясь в воде как дети. Нам было не холодно, а здесь уже через полчаса мне пришлось надеть на себя пуловер. Я потом часто спрашивал себя, что, собственно говоря, Аня имела в виду, когда с дрожью в голосе решилась рассказать о своем отношении ко мне. Ее признания застали меня врасплох и я все превратил в шутку. О той ночи мы потом ни словом не обмолвились. Ни разу. Хотя много лет подряд наши глаза напоминали нам о том костре и мидиях, и ночном купании при полной луне. Мне тогда было тридцать три, а Аня была совсем юной, просто девочкой с большими голубыми глазами и соломенным конским хвостом. Луны нигде не было, шатающиеся звезды уже тускнели, и я наконец допил свое вино. Хотелось спать, больше ничего. Когда я открыл глаза, было тихое ясное летнее утро, вокруг озера в трусиках и майках бегали трусцой красивые люди, солнце выкрасило золотом зеркальную гладь озера, пели птицы…